Привратница

Привратница

Человек сохраняет всю жизнь воспоминания о тех местах, где протекло его детство. А насекомое, сохраняет ли оно воспоминания о месте, которое оно видело в начале своей жизни? Я говорю только о насекомых, живущих обществами в определенных местах. Да, насекомые помнят и узнают материнский дом: они возвращаются в него, поправляют его и снова поселяются в нем. Между другими примерами укажем на галикта полосатого.

В два месяца, приблизительно, весеннее потомство галиктов достигает взрослого состояния. Оно покидает ячейки в конце июня. Что должно происходить с этими новичками на пороге норки, через который они переступают в первый раз в жизни? По-видимому, с ними происходит нечто похожее на наши впечатления детства. В их памяти остается точное, непоколебимое впечатление их жилища.

Молодой галикт улетает, он кормится на соседних цветах и посещает поля, где будет собирать жатву для детей. Несмотря на расстояние, он не заблудится и находит свое родимое жилище среди множества чужих. Но когда он возвращается, то оказывается не единственным хозяином дома. Жилище, вырытое сначала весной одной пчелой, с наступлением лета делается нераздельным имуществом всех членов семейства. Под землей было около дюжины ячеек, из которых вышли только самки. Это—правило у трех видов галиктов, о которых я говорю, и, вероятно, у многих других, если не у всех. У них два поколения в течение года. Весеннее состоит только из самок, а летнее—из самок и из самцов, приблизительно в равном числе.

Итак, семья одной матери, если бы она не подвергалась нападению паразита, состояла бы из двенадцати дочерей, одинаково трудолюбивых и способных размножаться без участия самца. С другой стороны, материнский дом далеко не развалина: входная галерея, главная часть жилища, очень хорошо может еще служить после легкой прочистки, и это сбережет драгоценное время пчел. Ячейки также почти не повреждены. Их надо только освежить, вылизав внутри языком, чтобы отполировать заново стены. Кто же из спасшихся от смерти наследует материнский дом? Их осталось в живых шесть, семь и более. Между ними нет ссор из-за наследства: оно мирно признается общей собственностью. Через общий вход пчелы-сестры мирно входят, занимаются своим делом и выходят, давая дорогу друг другу. У каждой из них есть своя группа ячеек, вырытых заново, после того как старые были заняты. В этих ячейках, представляющих личную собственность каждой, каждая работает отдельно, ревниво оберегая свое имущество и свое уединение. Вне ячеек общий проход для всех свободен.

Очень интересное зрелище представляют вход и выход пчел в разгар работ. Вот прилетает с полей обремененная цветенью пчела. Если вход свободен, то она сейчас же и спускается под землю, потому что остановка на пороге была бы потерей времени. Иногда несколько пчел прилетают почти одновременно. Проход слишком узок для двух, в особенности потому, что от трения могла бы осыпаться цветень. Ближайшая к отверстию входит первой. Остальные, расположившись в ряд, соответственно времени прилета, ждут терпеливо своей очереди. Как только скрылась под землей первая, за ней следует вторая, потом третья и т.д., по очереди. Иногда выходящая пчела встречается с входящей. Тогда эта последняя немного отступает и дает дорогу первой. Такими взаимными уступками достигается спокойное движение туда и сюда.

Присмотримся повнимательнее, и мы увидим нечто, гораздо более интересное, чем порядок входа и выхода. Когда к норке является галикт, то мы видим, как во входе что-то сразу опускается, вроде опускной двери, и пропускает насекомое. Как только насекомое скрылось, опускная дверь поднимается на свое место, почти в уровень с землей, и закрывает отверстие снова. То же происходит и при выходе насекомого.

Что же это за опускная дверь, которая то опускается, то поднимается во входе, то открывая, то закрывая его? Это—галикт, несущий службу привратника в поселке. Он затыкает отверстие своей широкой головой, а когда кто-нибудь хочет войти или выйти, он отодвигается от входа и пропускает входящего или выходящего, после чего опять затыкает отверстие головой. Держась неподвижно, настороже, он не впустит врага и всякого постороннего посетителя.

Чтобы рассмотреть его, воспользуемся короткими появлениями его на поверхности. В нем мы узнаем галикта, подобного остальным, но у него лысый череп и потертая одежда. На спине его, наполовину лишенной волос, почти исчезли красивые полосы. Очевидно, что эта пчела-привратница старее остальных. Это основательница гнезда, мать ныне работающих пчел, бабка теперешних личинок. В весну своей жизни, три месяца тому назад, она истощила свои силы на работе. Теперь, когда ее яичники опустели, она отдыхает. Впрочем, слово «отдыхает» здесь не у места. Она работает еще, сообразно своим силам, и помогает в домашних делах. Не способная стать во второй раз матерью, она становится привратницей: впускает и выпускает членов семейства и отгоняет чужих.

Посмотрите, в самом деле: вблизи норки проходит муравей, искатель приключений, которому очень хотелось бы узнать, почему тут так хорошо пахнет из-под земли медом. «Проходи, или же берегись!»—говорит привратница своим движением затылка. Обыкновенно этой угрозы достаточно. Муравей удирает. Если же он настаивает, то привратница выходит наружу, кидается на него, прогоняет и тотчас возвращается на свое место.

Вот появляется мегашила (М. albo-cincta Per.), которая, не умея рыть землю, занимает по примеру своих родичей старые норки, вырытые другими насекомыми. Норки полосатого галикта, после того как ужасный весенний паразит сделал их свободными, уничтожив их обитателей, очень удобны для нее. Поэтому мегашила часто осматривает на лету поселки галиктов, кажущиеся ей подходящими, но едва только она присаживается на землю, как привратница, услышавшая ее жужжанье, появляется на пороге и делает несколько знаков. И это все: мегашила поняла ее и удаляется. Иногда мегашиле удается сесть и всунуть голову в отверстие норки; привратница сейчас же тут как тут и загораживает отверстие. Затем следует спор, и чужестранка скоро, признав право первого занявшего место, отправляется искать жилище в другом месте.

Один паразит мегашилы, целиокс (Caelioxys caudata Spin.), выдержал на моих глазах горячую схватку с привратницей. Он думал, что входит в жилище мегашилы, но ошибся и встретил привратницу-галикта, которая весьма строго обошлась с ним, после чего он улепетнул поскорее. То же самое было и со всеми другими, старавшимися проникнуть в норку.

Между бабушками та же нетерпимость. Около середины июля, когда оживление в поселке в полном разгаре, легко можно различить два разряда галиктов: молодых матерей и старух. Первые, гораздо более многочисленные, проворные в движениях и в свежей одежде, беспрерывно летают туда и сюда, из норок в поля и из полей в норки. Вторые, поблекшие, без увлечения, праздно блуждают от одной норки к другой. Можно подумать, что они заблудились и неспособны найти свое жилище. Что это за бродяги? Я вижу в них печальных матерей, оставшихся без семейства, благодаря гнусному весеннему паразиту. В некоторых норках все погибло, и с наступлением лета матери оказались одинокими. Теперь мать покинула свой пустой дом и отправилась искать такое жилище, где есть колыбели, которые надо защищать, и вход, который надо охранять. Но в этих счастливых гнездах есть уже свои надсмотрщицы, основательницы этих гнезд, которые ревниво охраняют свои гнезда и холодно принимают соседку, не имеющую пристанища. В доме довольно одной привратницы: две загородили бы только проход.

Рис. 248. Паразитная пчела—целиокс (Caelioxys rufescens—L.). (По Perez)

Мне удалось несколько раз присутствовать при споре двух бабушек. Когда блуждающая в поисках места приходит к порогу норки, законная привратница не отступает и не дает ей войти, напротив, она угрожает ей лапой и челюстями. Другая хочет войти насильно. Начинается борьба, которая оканчивается поражением чужестранки, удаляющейся от норки.

Эти маленькие события указывают нам на чрезвычайно интересные особенности в нравах полосатого галикта. Мать, строящая гнездо весной, не покидает его по окончании работ; уединившись на дно норки, занятая мелкими хозяйственными заботами или же дремлющая, она ждет выхода своих дочерей. Когда же, с наступлением летней жары, в гнезде опять начинается оживление, то она, не способная к вторичному сбору жатвы и кладке яиц, становится привратницей своего дома, не впускающей в него никого, кроме членов семьи, и отгоняющей от него злоумышленников.

Я никогда не видал, чтобы она вылетала и кормилась медом. Может быть, благодаря своему возрасту и легкой работе она может обходиться без пищи, а может быть, дети, возвращаясь с добычей, подкармливают ее немного. Во всяком случае, кормится бабушка или нет, но она никогда не выходит из дому. Ей нужны радости деятельной семьи. Однако многие из них лишены этого, так как паразит уничтожил население некоторых норок, и основательницы их покидают такие норки. Это они блуждают по поселению, а еще чаще сидят неподвижно. С каждым днем они становятся все реже и, наконец, совсем исчезают. Их поедают серые ящерицы.

А привратницы все за работой, от которой не имеют никогда отдыха. С утра до ночи они держатся в верхнем конце входа и сторожат его. Даже после полудня, когда жар слишком силен и работницы не вылетают в поле за медом и цветенью, а работают на дне норки, бабушка все сидит у своего порога, затыкая головой вход: общая безопасность требует этого. Я прихожу к норке рано утром, потом—перед полуднем, в разгар сбора, потом—в зной, когда работы прекращаются, потом—ночью, с фонарем, и всегда застаю привратницу на своем месте. Отдыхает ли она когда-нибудь? Надо думать, потому что отдых необходим после такого продолжительного напряжения.

Ясно, что норка, находящаяся под таким хорошим присмотром, не подвергнется опасности быть ограбленной, как это бывает весной. Если бы теперь появился паразит-мушка, то он не укрылся бы от зорких глаз бабушки. Но он не придет, потому что в это время он лежит под землей в коконе. Но если отсутствует весенний паразит, то в это время встречается, вообще, не мало других паразитов из племени мух—охотников до чужого добра. Однако я никогда не видал ни одного из них вблизи июльских норок. Причина того—боязнь привратницы, благодаря которой июльское поколение не знает паразитов.

Бабка, освобожденная благодаря своему возрасту от материнских забот, стерегущая вход в жилище и заботящаяся о безопасности семейства,—это явление указывает на особенное развитие инстинкта, на особенную, неожиданную способность, которую ничто в прошлом не давало возможности подозревать. Столь боязливая в молодости, когда она одна жила в норке, самка делается необыкновенно отважной в старости, когда уже потеряла свои силы. Когда-то она не только не изгоняла, но даже не пыталась изгонять разбойника с красными глазами—мушку-паразита, потому что не понимала опасности, которую он представлял для ее потомства. А теперь она же, столь невежественная три месяца тому назад, очень хорошо понимает, без всякого обучения, что такое опасность: она изгоняет всякого постороннего, появляющегося вблизи гнезда.

Как произошло это превращение? Мне приятно было бы думать, что галикт, наученный опытом весенних несчастий, отныне делается способным замечать приближение опасности. Но я должен отказаться от этого вывода. В мае, когда пчела была одна, она, конечно, не могла постоянно сторожить свою дверь: тогда на первом месте у нее стояли занятия по хозяйству. Но она, по крайней мере, должна была в то время научиться узнавать паразита и изгонять его каждый раз, как встретит, однако она этого не делала.

По окончании заготовки провизии, когда галикты не вылетают больше для сбора цветени и меда и не возвращаются, обремененные тем и другим, бабка все-таки держится у своего порога, такая же бдительная, как всегда. Под землей делаются последние работы по устройству семьи и ячейки закрываются. До окончания всего этого дверь будет оберегаться. После того бабка и матери покидают дом. Истомленные работой, они выходят, чтобы погибнуть неизвестно где.

В сентябре является второе поколение, состоящее из самцов и самок. Я нахожу оба пола на цветах различных сложноцветных, преимущественно чертополохов и золототысячника. Теперь насекомые не занимаются сбором: они кормятся и играют. Это время свадеб. Пройдет еще недели две, и самцы исчезнут, как бесполезные отныне. Остаются только труженицы, оплодотворенные самки, которые зимуют и в апреле принимаются за работу.

Я не знаю, где именно они проводят зиму. Я думал, что они возвращаются для зимовки в родимые гнезда, но раскопки, которые я делал в январе, доказали мне, что я ошибался. Тогда старые жилища были пусты и, благодаря продолжительным дождям, превратились в развалины. У полосатого галикта есть лучшие места, куда он может скрыться: это—кучи камней, углубления в стенах, освещенных солнцем, и другие убежища, которые легко найти. Таким образом, уроженцы одного поселения оказываются рассеянными по разным местам.

В апреле они снова собираются со всех сторон. На утоптанной земле садовой дорожки выбирается место, где будут сообща производиться работы, которые скоро и начинаются. Вблизи первого, роющего норку, скоро начинает рыть другой, третий и т.д., так что холмики часто соприкасаются один с другим, и число их доходит до пятидесяти на площади, которую можно перешагнуть.

Сначала можно объяснить себе эти собрания воспоминанием о месте рождения: рассеянное зимой население возвратилось, дескать, к своей хижине. Но это не так: галикт полосатый пренебрегает теперь тем жилищем, которое когда-то было ему столь удобно. Два года кряду я наблюдаю его и не вижу, чтобы он занимал одно и то же место. Каждую весну ему нужно новое место, а таких мест сколько угодно.

Соединяются ли в одно общество члены одного семейства? Узнают ли они друг друга? Есть ли у них стремление работать вместе предпочтительнее со своими, чем с посторонними? Ничто не подтверждает этого, но ничто также не мешает предполагать это. По той или по другой причине, но галикт любит селиться возле себе подобных.

Такие нравы часто встречаются у мирных насекомых, которые, довольствуясь небольшим количеством пищи, не боятся соперничества. Прожорливые насекомые не селятся в соседстве себе подобных. Но что же выигрывают галикты от своего сожительства? Они собираются в поселения не для защиты от врага. Каждый галикт не посещает соседней норки и не выносит посещения соседей. У него есть свои заботы и беспокойства, которые он переносит один; он равнодушен к бедствиям соседей. Каждый занят своими делами и больше ничем. Но общество имеет свои привлекательные стороны. Присутствовать при жизни других, значит, жить вдвойне. Деятельность каждого выигрывает оттого, что видна деятельность других: это подбодряет и усиливает желание работать, а труд—большая радость, доставляющая истинное удовлетворение и придающая некоторую цену жизни.

Дело было в феврале. Миндальные деревья цвели. Очень маленькие и очень скромные по одежде галикты во множестве летали с цветка на цветок. Это были ранние галикты (Halictus malachurus Kb.), которых можно так назвать, потому что они ранней весной появляются на миндальных деревьях. Ни одно из насекомых, собирающих мед в нашей местности, не появляется так рано. Он роет норки в феврале, когда погода еще сурова и случаются морозы. Когда еще ни одно насекомое, даже из его родичей, не решается покинуть зимний приют, он уже принимается за работу, лишь только наступит солнечная погода. У него, как у полосатого галикта, два поколения в году: весеннее и осеннее, и он так же любит строить норки в утоптанной земле деревенских дорог.

Вырытые им холмики такой скромной величины, что два холмика могли бы поместиться в скорлупе куриного яйца: они во множестве возвышаются на дорожке между миндальными деревьями, по которой я хожу взад и вперед, движимый любознательностью естествоиспытателя. Эта дорожка шириной в три шага; земля на ней затвердела от копыт мула и колес тележки. Рощица защищает ее от северных ветров. В этих благоприятных условиях маленький галикт вырыл такое множество бугорков, что я не могу сделать шага без того, чтобы не разрушить нескольких из них. Но это не беда, затоптанный бугорок скоро приводится в прежнее состояние.

Мне захотелось высчитать густоту населения: я насчитываю до сорока холмиков на квадратном аршине поверхности. А весь поселок имеет три шага в ширину и больше версты в длину. Сколько же насекомых во всем поселке? Это уже не поселок, как я называл поселения полосатого галикта, а целый огромный город. Для чего же селятся эти галикты такими многочисленными поселениями? И здесь я вижу этому только одно объяснение: привлекательность совместной жизни, дающая начало обществу. Без всякого стремления к взаимным услугам подобный норовит соединиться с подобным—и этого достаточно, чтобы соединить галиктов на одной площадке, как сельди или сардинки соединяются в стаи на одном куске моря.