Походы

Походы

Гусеницы соснового шелкопряда передвигаются так: где прошла одна, там пройдут и все остальные, расположившись гуськом, правильной линией, без малейшего пустого промежутка. Они двигаются такой сомкнутой линией, что каждая задняя касается головой зада передней. Все изгибы, которые описывает во время своих произвольных блужданий передняя гусеница, открывающая шествие, с щепетильной точностью описывают и все остальные (рис. 231). При этом каждая гусеница идет по шелковой нити и иначе ходить не умеет. Гусеница, идущая впереди, выпускает нить и прикрепляет ее к месту своего передвижения. Нить эта так тонка, что едва заметна в лупу. Но тем не менее вторая гусеница идет по этому тончайшему мостику и удваивает его своей нитью. Третья—утраивает его и т.д. Когда ряд прошел, за ним остается след: узкая лента, ослепительная белизна которой сверкает на солнце.

Для чего такая роскошь? Зачем они устилают пройденную дорогу белым атласом? Разве они не могли бы, как другие гусеницы, идти без всяких трат? Я вижу две причины их способа передвижения. Шелкопряды походные отправляются кормиться ночью. В глубоком мраке они выходят из гнезда, расположенного на вершине сосны, спускаются по обнаженной оси гнезда до ближайшего еще не объеденного разветвления и все ниже и ниже, по мере того как больше объедают. Поднимаются они вдоль этой нетронутой ветви и расползаются по зеленым иглам. Наевшись и почувствовав слишком сильную ночную свежесть, они возвращаются в гнездо. По прямой линии расстояние не велико, но пешеходы не могут его пройти. Надо спускаться с иглы на веточку, с веточки на ветку, с ветки на сук, а с него по менее неровной дороге поднимаются к гнезду.

Зрением при этом гусеница не может руководиться. Во-первых, хотя у нее с каждой стороны головы и есть по пяти глазных точек, но они так малы, что едва заметны в лупу, а во-вторых, ночь так темна, что видеть ничего нельзя. Ошибочно будет также считать руководителем гусеницы при передвижении обоняние. Я не знаю, есть ли у нее обоняние или нет, но, по крайней мере, могу утверждать, что у нее не может быть острого обоняния. Это доказывают мои опыты над несколькими голодными гусеницами, которые, после продолжительного голодания, проходят мимо сосновой веточки не останавливаясь. Они руководствуются осязанием. До тех пор пока они случайно не наткнутся на пищу ртами, ни одна не примется есть, несмотря на голод. Они приползают к пище, влекомые не обонянием, а присаживаются к ветке, встреченной по пути.

Итак, если не зрение и не обоняние помогают гусеницам вернуться в гнездо, то остается думать, что указателем пути им служит шелковая нить, которую они прядут дорогой. Среди массы игл, торчащих во все стороны, очень легко было бы заблудиться без этих нитей. Теперь же каждая легко находит при возвращении свою или какую-нибудь соседнюю нить, и так как все эти нити сходятся у гнезда, то каждая, таким образом, и находит дорогу домой.

Днем, даже зимой в хорошую погоду, иногда совершаются отдаленные прогулки. Спускаются с дерева и идут по земле шагов за пятьдесят от дерева. Цель этих походов не есть отыскание пищи, потому что на родимом дереве ее еще много, да днем гусеницы и не едят решительно ничего. Это просто прогулка для здоровья, осмотр окрестностей, может быть, исследование мест, где позднее гусеницы будут зарываться в землю для превращений. Само собой разумеется, что во время этих больших путешествий они непременно прядут нити. Теперь эти нити необходимы более, чем когда-либо. Все прядут их, ни одна не сделает ни одного шага без того, чтобы не прикрепить к проходимому ею месту нити, висящей у нее изо рта.

Если гусениц много, то лента нитей достаточно широка для того, чтобы ее легко было отыскать при возвращении, но и тогда это отыскивание совершается не без колебаний. Заметим, что гусеницы не могут повернуться назад и пойти по пройденному пути. Для того чтобы опять попасть на этот пройденный путь, им надо сделать обходное движение, вправо или влево, иногда очень извилистое, что зависит от произвола передней гусеницы. Вот почему иногда при возвращении гусеницы долго бродят, ищут, так что им даже приходится заночевать не дома. Но это не важно. Они сбиваются в тесную кучу и так проводят ночь. А завтра поиски возобновятся и рано или поздно окончатся счастливо. Как только нить очутилась между ножками передней гусеницы, вся партия торопливо направляется к гнезду.

Рис. 231. Походный шелкопряд дубовый (Thaumotopoea processionea L.): гусеницы, гнездо с коконами и две бабочки; вверху направо—хищный жук, красотел (Calosoma sycophanta L.), питающийся гусеницами; внизу на стволе—его личинка и куколка в земле. (По Blanchard)

Во главе каждой партии гусениц идет первая, которую я назову вожаком и которая ничем не отличается от остальных гусениц; случайность поставила ее впереди. У походных шелкопрядов каждый может сделаться вожаком вследствие какой-нибудь случайности, которая разорвет нить и изменит порядок. Временные обязанности вожака дают первой гусенице иные приемы передвижения. Тогда как остальные, выстроившись в ряд, следуют спокойно одна за другой, первая волнуется и резкими движениями вытягивает переднюю часть тела то туда, то сюда. Двигаясь вперед, она как будто бы исследует местность. Действительно ли это так? Выбирает ли она самые удобные места? Или же эти колебания—просто следствие отсутствия руководящей нити в местах, еще не пройденных? Подчиненные уверенно следуют за вожаком, успокоенные нитью, которую держат между лапками, а вожак беспокоится, будучи лишен этой опоры.

Ряды путешествующих шелкопрядов бывают различной длины. Самый большой ряд, который я видел, имел шесть сажен в длину и состоял почти из трехсот гусениц, правильно выстроившихся в ряд. Начиная с февраля, у меня в теплице имеются ряды различных размеров. Какие опыты могу я с ними устраивать? Я вижу только два рода таковых: устранить вожака и порвать нить.

Удаление предводителя не ведет за собой ничего выдающегося. Если это сделано осторожно, то поход продолжается без изменения. Вторая гусеница, сделавшись вожаком, сразу обнаруживает полное знание того, что ей нужно знать: она выбирает, направляет или же колеблется, ощупывает.

Разрыв шелковой ленты имеет не больше значения. Я вынимаю одну гусеницу около середины ряда и ножницами, для того чтобы не раскачать ряда, перерезаю ту часть нити, которую она занимала, и уничтожаю здесь нить совершенно. Благодаря этому разрыву ряд приобретает двух совершенно независимых один от другого предводителей. Иногда задний присоединяется к переднему, от которого он отделен маленьким промежутком; тогда все опять идет по-старому. Еще чаще обе части не сливаются. В этом случае получается два ряда, расходящиеся, куда им вздумается, и, несмотря ни на что, оба сумеют найти дорогу в гнездо, руководясь шелковой нитью.

Эти опыты не особенно интересны. Но я задумал еще один опыт, могущий дать больше выводов. Я задаюсь целью заставить гусениц описать замкнутую окружность. Будут ли они тогда идти по дороге, которая никуда не приводит?

Первая мысль, которая мне приходит, состоит в том, чтобы схватить щипчиками конец нити позади ряда и, изогнув ее без толчков, занести его вперед, во главу ряда. Если передняя гусеница поползет по ней, то дело будет сделано: остальные гусеницы покорно последуют за первой. В расчете этот прием очень легок, но осуществление его трудно и не дает ничего ценного. Крайне тонкая шелковая лента рвется от тяжести песчинок, которые налипли на нее и которые приходится поднимать вместе с нею. А когда не рвется, то задние гусеницы испытывают такое сотрясение (как бы осторожно ни действовал), что свертываются или даже отрываются. Еще большее затруднение состоит в том, что передняя гусеница отказывается от положенной перед ней нити, оторванный конец которой внушает ей недоверие. Не видя правильного, цельного пути, она отклоняется вправо, влево и уходит. Если я пробую вмешаться и насильно вернуть ее на выбранную мною дорожку, то она все-таки упорно отказывается от этого, скорчивается, не двигается, и беспорядок охватывает весь ряд. Надо отказаться от этого опыта.

Надо, насколько возможно, меньше вмешиваться и все-таки получить естественный замкнутый круг. Возможно ли это? Да. Можно, не вмешиваясь, увидеть, как ряд совершит правильный круг. Этим успехом, в высшей степени достойным нашего внимания, я обязан случайным обстоятельствам. На площадке со слоем песка, в который воткнуты гнезда, есть несколько больших горшков с пальмами; эти горшки имеют наверху около полусажени в окружности! Гусеницы часто влезают вверх по стенкам их и добираются до валика, образующего карниз близ верхнего края. Вот и найдена круговая дорога. Мне только остается подстеречь случай, благоприятный моим намерениям. Такой случай не замедлил представиться.

В предпоследний день января 1896 года, немного раньше полудня, я застаю многочисленную партию гусениц, ползущих на верх кадки и достигающих любимого карниза. Медленно, гуськом гусеницы вползают на большой сосуд, достигают карниза его и там продвигаются вперед правильным рядом, тогда как остальные постоянно подходят сзади и удлиняют ряд. Я жду, когда ряд сомкнётся, т.е. когда предводитель, все идя по валику, опоясывающему верхний край сосуда, дойдет до точки входа. В четверть часа это осуществляется. Вот пройдена замкнутая кривая, очень близкая к окружности.

Теперь остается удалить остальную часть гусениц, которые еще вползают и которые нарушили бы порядок чрезмерным числом. Надо также уничтожить все шелковые дорожки, прежние или настоящие, которые могут соединять карниз с почвой. Большой кисточкой я сметаю прочь вползающих гусениц, а жесткой щеткой сильно натираю бока сосуда, отчего исчезают все нити, протянутые гусеницами. По окончании этих приготовлений нас ожидает интересное зрелище. В круговом, непрерывном ряду нет больше начальника. Каждая гусеница идет вслед за другой, по пятам ее, руководимая шелковой нитью, произведением всех гусениц; за нею следует тесно другая и т. д. И это неизменно повторяется по всей цепи. Никто не командует или, по крайней мере, не изменяет направления по своему произволу. Все слушаются, доверяясь вожаку, который при обыкновенных условиях должен был бы открывать шествие и который моей хитростью устранен.

С первого же круга по валику сосуда была наложена шелковая нить, которая потом превратилась в узкую ленту, так как гусеницы не перестают прясть дорогой. Эта круговая лента, этот рельс не имеет нигде разветвлений, так как я стер их все щеткой. Что станут делать гусеницы на этой коварной, замкнутой тропинке? Станут ли они без конца, до истощения сил двигаться по кругу? Или они сумеют, так или иначе, прорвать круг, держащий их на безвыходной дороге, и решатся сойти с нее в ту или в другую сторону, так как это единственный способ достигнуть зеленой ветки, находящейся здесь, совсем близко, в двух шагах? Я думал, что они это сделают, и ошибся. Я говорил себе: некоторое время, час или два, ряд будет кружиться, но потом ошибка будет замечена. Обманчивая дорога будет оставлена, и в каком-нибудь месте, все равно где, будет совершен спуск. Оставаться там, наверху, без пищи, без крова, тогда как ничто не мешает уйти, казалось мне невозможной нелепостью. Но действительность доказала, что такая нелепость возможна.

Вот подробности.

30 января, около полудня, в великолепную погоду, начинается круговое движение. Гусеницы идут размеренным шагом, каждая тесно прижавшись к той, что впереди, и все машинально следуют одна за другой, так же правильно двигаясь по окружности, как стрелки на циферблате. И это круговое, бессознательное движение продолжается долгие часы. Успех далеко превосходит мои самые смелые ожидания. Я поражен.

А между тем постоянное круговое движение превращает первоначальную нить в великолепную ленту миллиметра два шириной. Я могу любоваться ее сверканием на красноватом фоне горшка. День приходит к концу, и все никакого изменения. Вот поразительное доказательство. Путь представляет собой не горизонтальную окружность, а косую, которая в одной точке спускается немного на нижнюю сторону карниза и опять поднимается выше его на четверть аршина. С самого начала эти две точки помечены карандашом на горшке. Ну и что же, все послеобеденное время и, что еще поразительнее, все следующие дни до конца этого безумного движения я вижу, как гусеницы спускаются под карниз в первой точке и поднимаются вверх во второй. Как только положена первая нить, так этим и определена неизменно дорога.

Дорога все одна и та же, но быстрота—нет. В среднем в минуту проходится два вершка. Но бывают более или менее продолжительные остановки и замедления, в особенности когда холодает. В десять часов вечера гусеницы двигаются очень медленно и лениво, вследствие холода, усталости и, без сомнения, также вследствие голода. Наступило время кормиться. Из всех гнезд теплицы толпами выползли гусеницы; они отправляются кормиться на сосновые ветви, воткнутые возле гнезд. Гусеницы, живущие в саду, делают то же, потому что погода мягкая. Те, которые выстроились в ряд на карнизе горшка, очень охотно приняли бы участие в ужине. А прекрасная зеленая веточка здесь, совсем близко, в двух шагах. Надо только спуститься вниз, чтобы добраться до нее. Но несчастные, жалкие создания, порабощенные своей шелковой лентой, не решаются этого сделать. Я оставляю их в половине одиннадцатого, уверенный, что ночью они одумаются, и утром все придет в порядок.

Но я ошибся. На заре я отправляюсь к ним. Они все так же расположены в ряд, но неподвижны. Когда воздух немного теплеет, они выходят из оцепенения, оживляются и опять начинают двигаться. Начинается то же круговое движение, что и вчера. Ничего нового.

На этот раз ночь холодная. Вдруг начинается резкий ветер, который предчувствовали накануне садовые гусеницы, отказавшиеся выйти, несмотря на то, что тогда погода еще была теплая. На заре аллеи розмарина сверкают от инея, и во второй раз в году наступает мороз. Большой бассейн в саду весь затянуло льдом. Тепличные гусеницы сидят, забившись в гнезда, кроме тех, что путешествуют по карнизу горшка. По-видимому, эти провели очень дурную ночь. Я нахожу их сбившимися в две кучки без всякого порядка: так они меньше страдали от холода. Нет худа без добра. Теперь, желая спрятаться от холода, гусеницы разорвали кольцо на две части. Может быть, благодаря этому, они спасутся. У каждой партии, когда она двинется в путь, окажется по вожаку, который и поведет их, куда следует.

Оправившись от оцепенения, обе партии выстраиваются в две отдельные линии. Есть также два независимых предводителя. Удастся ли м выйти из этого заколдованного круга? Нет. Оба ряда соединяются, и опять образуется кольцо. Предводители превращаются в простых рядовых, и опять целый день гусеницы кружатся на месте.

В следующую ночь—сильный мороз. Днем гусеницы, ночевавшие на цветочном горшке, оказываются сидящими кучкой, которая далеко заходит в ширину за шелковую ленту. Я присутствую при их пробуждении. Первая, начавшая ползти, случайно находится вне проложенного пути. После некоторого колебания она решается пуститься по незнакомой дороге и добирается до верхнего края и по другую сторону его спускается на землю в кадке. За нею следует шесть других, но не больше. Может быть, остальным, еще не совсем очнувшимся от ночного оцепенения, лень пошевельнуться. Это маленькое опоздание имеет следствием то, что опоздавшие гусеницы опять принимаются ходить по кругу, но на этот раз их цепь не полная. И предводитель, который явился, благодаря этому разрыву, не умеет воспользоваться случаем, чтобы выйти из заколдованного круга.

Что касается тех гусениц, которые проникли внутрь горшка, то и их судьба нисколько не улучшилась. Так как они голодны, то вползают на верхушку пальмы в поисках пищи. Не найдя там ничего по своему вкусу, они возвращаются назад по протянутой нити, перелезают через закраину горшка, приближаются к остальным гусеницам и, ни о чем не беспокоясь, присоединяются к ряду. И опять восстанавливаются в замкнутый круг и бесконечное движение. На четвертый день, после такой же холодной ночи, как и предыдущие, все ничего нового, за исключением одной маленькой подробности. Вчера я не вытер следа, оставленного теми гусеницами, которые проникли внутрь кадки. Этот след и его соединение с кругом найдены утром. Половина стада воспользовалась им, чтобы переползти на землю горшка и вползти на пальму. Другая половина все кружится. После полудня ушедшие вернулись, присоединились к оставшимся, и все опять пошло по-старому. Настал пятый день. Ночной мороз еще сильнее, но в теплицу, хотя в ней и холодно, мороз еще не проник. Утром яркое солнце на светлом небе. Как только лучи его согрели немного стекла, гусеницы, собравшиеся в кучу, пробуждаются и принимаются снова путешествовать по карнизу горшка. Теперь порядок несколько нарушается, что указывает на близкое освобождение.

Дорога внутрь горшка, проложенная вчера и третьего дня, пройдена сегодня частью стада, потом оставлена. Остальные гусеницы двигаются по обыкновенной ленте. Теперь образуются два ряда, почти равные, ползущие по карнизу в одном направлении, в небольшом расстоянии один от другого, то соединяясь, то разделяясь в некотором беспорядке. Усталость увеличивает беспорядок. Многие отказываются ползти вперед. Ряды разрываются, разделяются на части, у каждой части свой предводитель движения, вытягивающий то туда, то сюда переднюю часть тела для того, чтобы исследовать местность. Все предсказывает разделение на части, от которого последует спасение. Но я еще раз ошибся. Раньше наступления ночи восстанавливается цельное кольцо, и опять начинается непреодолимое кружение.

Так же неожиданно, как холод, теперь наступила жара. Сегодня, 4 февраля, великолепный, мягкий день. В теплице большое оживление. Многочисленные ряды гусениц, вышедших из гнезд, ползают по песку площадки. А там, наверху, на карнизе горшка, кольцо ежеминутно то разрывается на части, то вновь сливается в одно целое. В первый раз я вижу, как смелые предводители, опьяневшие от жары, держась последней парой ложных ножек за край карниза, вытягивают тело в пространство, корчатся и исследуют. Много раз это повторяется, причем весь ряд останавливается, головы раскачиваются, спины вздрагивают.

Один из вожаков решается нырнуть и сползает под карниз. Четверо следуют за ним, но остальные, оставаясь верными предательской шелковой дороге, не решаются подражать им и продолжают подвигаться по прежней дороге. Небольшая часть гусениц, отделившаяся от общей цепи, много ощупывает, долго колеблется на стенке горшка, спускается до половины высоты его и потом опять вползает наискось вверх и присоединяется к своему ряду. На этот раз попытка не удалась, хотя возле горшка, в четверти аршина расстояния, я положил пучок сосновых веточек в надежде привлечь голодных гусениц. Ни зрение, ни обоняние ничего не сказали им; быв уже так близко к цели, они ушли наверх.

Но все-таки эта попытка не будет бесполезна. На новой дороге были отложены паутинки, которые послужат приманкой для новых предприятий. Действительно, на другой день, восьмой с начала опыта, гусеницы, сначала по одной, потом маленькими партиями, потом довольно длинными рядами, спускаются с карниза по проложенной дороге. На закате солнца и последние запоздавшие добрались до своего гнезда.

Теперь сосчитаем. Семь раз по 24 часа гусеницы оставались на карнизе горшка. Половину этого времени отделим на остановки и на отдых в течение самых холодных часов ночи. Остается 84 часа движения. Средняя скорость—около 2 вершков в минуту. Всего гусеницами пройдено 210 сажен, немного меньше полуверсты—хорошая прогулка для этих ползунов. А так как окружность отверстия горшка равна 30 ¹/₄ вершков, то, значит, она обойдена все в одном направлении, и без успеха, триста тридцать три раза.

Эти цифры удивляют даже меня, хотя я хорошо знаком с бессилием и тупостью насекомого, когда в его жизнь врывается случайность. Я спрашиваю себя, не были ли гусеницы так долго задержаны на сосуде, скорее, трудностями и опасностями спуска, чем недостатком сообразительности. Но действительность отвечает: спуск был так же легок, как и восхождение. У гусеницы очень гибкое тело, которое легко сгибается, когда на дороге встречаются выступы: ей так же легко ползать по отвесной линии, как и по горизонтальной, и так как у нее между ножек находится прикрепленная ею к дороге шелковая нить, то ей нечего бояться падения. В течение восьми дней я видел доказательства этому. Я уже говорил, что их дорога вокруг окраин горшка в двух местах спускалась вниз и поднималась по карнизу, и все гусеницы с такой легкостью шли в этих местах, как и по остальной окружности.

А потому невозможно предположить, чтобы гусениц удерживала на карнизе боязнь оступиться. У них не хватает разума для того, чтобы прекратить это бесплодное движение и найти выход. Опытность и размышление не даны им в удел. Они так и погибли бы на коварной ленте, если бы беспорядок во время ночевок и остановок, вызванных усталостью, не заставил их проложить несколько нитей за кругом, по которому они двигались.