Изготовление чехла

Изготовление чехла

Вылупление происходит в первой половине июля. Гусенички немного более миллиметра в длину. Головка и верх первого членика туловища блестящего черного цвета, два следующих членика буроваты, остальное тело бледно-янтарного цвета. Они ловки, проворны и живо копошатся в мешочке.

Некоторые книги говорят, что маленькие психеи начинают с того, что съедают свою мать. Оставляю такую ужасную клевету на ответственности этих книг. Я не вижу ничего подобного и даже не понимаю, как эта мысль могла прийти в голову. Мать оставляет им в наследство свой чехол, солома которого послужит им для приготовления их первой одежды; из кожи куколки и из своей кожи она делает им двойной покров до вылупления; из своего пуха она устраивает им защитную перегородку и место, где они пребывают в ожидании выхода. Теперь все отдано, все истрачено для будущего; от самки остаются сухие лохмотья, такие крошечные, что их с трудом рассмотришь в лупу. Этим не прокормишь такое многочисленное семейство.

Нет, маленькие психеи, вы не едите своей матери. Напрасно я наблюдаю вас; никогда ни одна из вас, ни для одежды, ни для пищи, не грызет останков покойницы. Материнская кожа так же, как и другие останки ее тела, остается нетронутой. Нетронутой также остается и оболочка куколки. Но вот наступает время покинуть родимый мешок, для чего также был ранее устроен выход, и детям не пришлось прибегать к насилию относительно останков своей матери. Первые членики тела самки были замечательно прозрачны, что составляло противоположность остальному телу. Это было знаком того, что здесь ткани менее плотны, менее прочны.

И это правда. Сухой мешок, в который теперь превратилась мать, имеет вместо горлышка эти прозрачные членики, которые, высохнув, делаются чрезвычайно хрупкими. Отпадает ли само собой это горлышко, эта крышечка, или же она отрывается под толчками карликов, торопящихся выйти,—этого я не знаю наверное. Но я могу удостоверить, что достаточно подуть на нее, чтобы она отпала. Все это так приготовлено еще матерью для облегчения выхода будущей семьи. Приготовить себе такое нежное горло, чтобы полегче быть обезглавленной, когда это будет нужно, это такое самоотвержение, в котором материнское чувство проявляется во всем своем величии. Эта жалкая, червеобразная бабочка, едва умеющая ползти, и вместе с тем она же столь проницательна относительно будущности своих детей—все это подавляет мысль того, кто умеет размышлять. И вот дети выходят через отверстие, открывшееся по отпаданию головы материнского трупа. Оболочка куколки, составляющая второй покров, не представляет никакого препятствия. Она оставалась открытой с тех пор, как оттуда выходила самка. Затем следует кучка пуха, который мать обтерла с себя. Здесь маленькие гусенички останавливаются, и одни отдыхают, а другие учатся ползать. Все набираются сил, приготовляясь к выходу на свет Божий.

Эта стоянка непродолжительна: набравшись сил, гусенички маленькими роями выходят и расползаются по поверхности чехла. Сейчас же начинается работа: первая еда будет позднее. Сначала гусенички одеваются в то, что оставила им мать; они покрываются ее одеждой и наскабливают челюстями вещество, из которого приготовляют великолепную белую вату. Для последней цели они выбирают кусочки прутиков, расщепленные вдоль, и выскабливают из них челюстями сердцевину.

Замечательно начало приготовления одежды. Вата собирается крошечными комочками, которые постепенно скрепляются между собой шелковыми нитями. Образуется род прямолинейной гирлянды, в которой висят собранные комочки ваты. Когда гусеничка найдет, что наготовила достаточно, тогда она обматывает эту гирлянду вокруг своего тела, сзади третьего членика туловища, так, что ее шесть ножек остаются свободными, и связывает два конца гирлянды шелковинкой. Получается поясок, сначала неполный, но потом пополняемый новыми комочками ваты, прикрепляемыми к шелковой нити, их общей поддержке.

Этот пояс и служит основой работы. Теперь для того, чтобы удлинить вещь, увеличить ее и довести до конца, гусенице надо только прикреплять, всегда к переднему краю, при помощи нити, то внизу, то вверху, то сбоку, комочки ваты, которые ее челюсти не перестают отдирать. Ничего умнее нельзя было придумать, как начать с пояса. Когда пояс сделан, тогда дело идет скоро, и из пояса скоро выходит шарф, потом жилет, потом короткая куртка, наконец, мешок, который мало-помалу подвигается к заду, не собственным отодвиганием, а действием ткача, который все продвигается вперед, в часть чехла, вновь приготовленную. В несколько часов одеяние готово (рис. 226). Теперь оно имеет форму тонко сделанного колпачка великолепного белого цвета. Итак, по выходе из материнской хижины, без поисков, без отдаленных прогулок, маленькие гусенички психеи находят вещество для одежды. Мать позаботилась о том, чтобы предохранить их от опасностей путешествия в первом возрасте их жизни, когда тело их голо. Если червячок упадет с чехла не одевшись, сдутый ветром, то чаще всего он погибает. Не везде есть такие прутики, какие ему нужны для приготовления одежды, а без нее ему не долго жить.

Я запираю несколько новорожденных гусениц в стеклянную трубку и даю им, как вещество для одежды, расщепленные старые стебельки одной породы одуванчика (Pterotheca nemausensis). Гусенички без малейшего колебания наскребают оттуда великолепной белой сердцевины и приготовляют из нее свои колпачки, гораздо более красивые, чем тот, который они приготовили бы из развалин материнского дома, всегда более или менее загрязненного от долговременного пребывания на открытом воздухе. Когда я кладу им кусочки стеблей сорго, тогда одежда блестит так, как будто сделана из кусочков сахара.

Ободренный этим успехом, я продолжаю разнообразить опыты. За недостатком новорожденных употребляю уже одетых гусеничек, которых предварительно раздеваю, то есть вынимаю из их колпачков. Им я даю полосочки непроклеенной бумаги, которую легко растрепать, и кусочки пропускной бумаги. Здесь также гусенички не колеблясь начинают скоблить эту новую для них поверхность и приготовляют себе бумажное платье. Они так довольны этим веществом, что, когда я позднее предоставляю в их распоряжение старый чехол, они не обращают на него внимания и продолжают пользоваться бумагой.

Другие гусенички не получают ничего, но могут пользоваться пробкой, которой заткнута трубка. Этого достаточно. Раздетые мной спешат наскоблить пробки и приготовить себе зернистый колпачок, такой изящный и правильный, как будто их порода всегда употребляла пробку.

Рис. 226. Гусеничка психеи одноцветной в первичном чехлике. Увелич.

Вообще, принимается всякое растительное вещество—сухое, легкое и легко поддающееся скоблению челюстями.

То ли будет и с животными и, в особенности, с минеральными веществами, если они будут иметь нужную степень твердости? Я отрезаю полосочку от крыла сатурний, оставшейся у меня от прежних опытов, и кладу этот кусочек в трубку к двум гусеничкам. Перед этим новым для них веществом они долго колеблются, и через сутки одна из гусеничек, ничего не предприняв, по-видимому, решилась погибнуть в своей наготе. Другая, более смелая или, может быть, менее поврежденная во время раздевания, некоторое время исследует полосочку и, наконец, решается употребить ее в дело. Еще день не окончился, как она оделась в коричневый бархат, доставленный ей чешуйками сатурний. Одежда сделана чрезвычайно изящно.

Введем новую трудность. Предложим гусеничкам минерал. В законченном виде чехлы психеи часто бывают утыканы снаружи песчинками и крошками земли. Но это происходит случайно, по неосторожности строительницы; намеренно же они не станут употреблять минерал как вещество слишком твердое для их нежного тела. Я выбираю камень, самый подходящий к слабым силам моих гусеничек, и кладу им кусочек железного блеска. Если ударить по такому кусочку кисточкой, то он разделится на частицы, почти такие же мелкие, как пыль с крыльев бабочки. На это отливающее различными цветами вещество я кладу четырех маленьких гусеничек, вынутых из колпачков. Я предвижу неудачу и потому увеличиваю число подвергаемых опыту. Проходит день, а четыре гусенички все остаются голыми. Но на другой день одна, единственная, решается одеться. Ее произведение— это венец из металлических пластинок, в котором свет отражается в виде радужных переливов. Это очень богато, очень роскошно, но тяжело и неудобно. Трудно двигаться с такой металлической ношей. Я кладу ей кусочек сердцевины сорго, из которой она и делает себе на другой день новое платье. Итак, мы видим, что потребность одеться так настоятельна для гусенички, что за неимением подходящих веществ она решается брать и минералы.

Эта потребность одеться берет верх над потребностью поесть. Я беру одну молодую одетую гусеничку с листа ястребинки, который она ела (зелень с него она ест, а пушком его одевается), и оставляю ее голодать два дня. Тогда я ее раздеваю и опять кладу на лист. И вот она, несмотря на то, что так долго голодала, не думает есть, а принимается собирать пушок с листа и делать себе одежду.

В чем же надо искать причины такой поспешности, с которой гусеницы одеваются? Я не вижу другой причины, кроме предчувствия будущего. Гусеница психеи должна перезимовать на открытом воздухе.

Эта опасность и породила ее умение. Она себе строит чехол, по расходящимся прутикам которого будут стекать холодная роса и растаявший снег, когда она подвесит его в отвесном положении. А под этим верхним слоем ведь есть другой—шелковый. С такими предосторожностями можно смело зимовать.

Теперь все мои гусенички, числом до тысячи, оделись и беспокойно бродят в широких склянках, покрытых стеклом. Чего вы ищете, мои малютки, раскачивая на ходу своими белоснежными колпачками? Разумеется, вы ищете пищи. После таких трудов надо подкрепиться. Но чего же вам дать? Я пробую давать им всего понемногу. Кажется, им нравятся нежные листья вяза. Положив их вчера, сегодня я нахожу их выеденными на поверхности. Крошечные зернышки черного порошка подтверждают, что и желудки действовали. Однако я не решаюсь думать, что дал им лучший корм, потому что скоро гусенички отказываются от всего, а в конце концов им надоедают и листья вяза.

Тогда мне приходит в голову счастливая мысль. Между прутиками чехла я заметил несколько кусочков стебля ястребинки (Hieracium pilosella). Значит, психея посещает это растение. Почему бы ей не питаться им? Попробуем. Возле моего дома это растение встречается часто. Я срываю горсть этих листьев и раскладываю их в склянки с гусеницами. Вопрос о пище решен. Психеи сейчас же усаживаются тесными партиями на мохнатые листья и жадно едят их, выгрызая маленькие площадки, на которых остается нетронутой эпидерма противоположной стороны.

Теперь зададим себе вопрос: как маленькая гусеничка освобождается от остатков своего пищеварения, будучи заключена в мешок? Хотя мешочек оканчивается конусообразно, но он не закрыт на заднем конце. Это достаточно доказывает уже способ его приготовления из пояса. Задний конец мешочка заостряется, потому что он сам съеживается там, где уменьшенный поперечник тела гусеницы не растягивает его. Когда же гусеница немного попятится, то мешочек сзади растянется и отверстие откроется, а через это отверстие и выбрасываются нечистоты. Когда же, наоборот, гусеница выдвинется вперед, то отверстие само собой закроется.

Между тем гусеничка растет, а ее одежда все в пору ей: ни велика, ни мала. Как это так? Я ожидал, что увижу, как чехол гусеницы, сделавшийся для нее слишком узким, треснет вдоль и что она его починит, соткав полосу между раскрытыми краями чехла. Но психеи поступают не так. Они постоянно продолжают работать над своими платьями, которое и бывает, таким образом, старым сзади и новым спереди и всегда им впору. Ничего нет проще, как проследить за ежедневным увеличением одежды. Вот несколько гусеничек только что приготовили себе белоснежные колпачки из сердцевины сорго. Я помещаю отдельно этих изящно одетых гусеничек и даю им, как вещество для тканья, кусочки нежной коричневой коры. К вечеру того же дня колпачок принял новый вид: конец его все такой же безукоризненной белизны, но весь перед и по веществу, и по цвету резко отличается (рис. 227). На другой день вся ткань, сделанная из сердцевины сорго, исчезла и заменилась грубой тканью, сделанной из коры.

Тогда я убираю коричневое вещество и заменяю его сердцевиной сорго. На этот раз грубая и темная ткань мало-помалу отодвигается назад, к верхушке колпачка, тогда как нежная и белая ткань увеличивается в ширину, начиная от переднего отверстия. Не пройдет и дня, как изящный колпачок будет совершенно переделан. По желанию можно повторять эту смену одного вещества другим сколько угодно раз. Итак, психея не кладет заплат на свою одежду, а постоянно работает над ней, увеличивая ее впереди. Наскобленные частички она постоянно прикладывает к передним краям мешочка, отчего новая часть его бывает шире старой и не стесняет растущей гусеницы, а старая, узкая часть отодвигается назад, где сама собой съеживается и закрывает отверстие. Излишек сзади измельчается, отпадает кусочками и исчезает при толчках движущейся гусеницы.

С окончанием жары наступает время, когда легонький колпачок оказывается не по времени. Пора делать толстый плащ с непромокаемой покрышкой из соломы. Начинается эта работа очень неправильно. Прутики неравной длины и кусочки сухих листьев беспорядочно прикрепляются позади шейки, которая должна сохранять гибкость для того, чтобы гусеница могла гнуться во все стороны. Немногочисленные еще, довольно короткие, расположенные и поперек и вдоль, как попало, эти первые прутики не нарушат окончательной правильности постройки. Они потом исчезнут, будучи отодвинуты назад при удлинении чехлика (рис. 228).

Рис. 227. Колпачок одноцветной психеи, сделанный из двух разных веществ. Увелич.

Наконец, лучше выбранные и более длинные прутики тщательно располагаются в продольном направлении. Прикрепление прутика делается с удивительной ловкостью и быстротой. Найдя подходящий стебелек, гусеница схватывает его ножками, ворочает и переворачивает. Челюстями она хватает его за один конец и в этом месте обыкновенно отгрызает несколько кусочков, которые сейчас же прикрепляет на шейку мешочка. Обнажая свежую шероховатую поверхность, она, может быть, имеет цель сделать работу попрочнее, так как к такой поверхности шелк лучше будет прилегать. Тогда челюстями она приподнимает прутик, взмахивает им в воздухе и резким движением загривка кладет его себе на спину, а нить сейчас же привязывает схваченный конец. Каждый прутик ложится возле другого, все в одном и том же направлении.

В подобной работе, сменяющейся по временам отдыхом, проходят хорошие осенние дни, и к наступлению холодов дом готов. Если же опять вернутся теплые дни, психея опять начинает прогулки по тропинкам и по лужайкам, где иногда и покормится немного. Потом, когда наступит для этого время, она окончательно приготовляется к зимовке, закрывая чехол и подвесившись к стене.

Весной, однако, она еще будет прогуливаться, и эти весенние блужданья, когда чехол давно окончен, внушили мне желание узнать, способна ли гусеница теперь снова начать работу приготовления мешка. Я вынимаю ее из чехла и кладу на сухой и мелкий песок. Как вещество для постройки я даю ей старых стеблей одуванчика, разломанных на кусочки такой длины, как кусочки на чехле.

Ограбленная исчезает под кучей стебельков и там спешит прясть, прикрепляя свои нити ко всему, что встретит ее рот: внизу—к слою песка, вверху—к покрову из прутиков. При этом прядильщица связывает в необыкновенном беспорядке длинные и короткие, легкие и тяжелые куски прутиков и в середке такого беспорядочного здания продолжает работу совершенно иную, чем та, которую делают гусеницы, когда строят чехол. Гусеница все прядет и не делает ничего другого, не пробует даже сделать правильную крышу из веществ, которыми располагает. Имея уже готовый чехол, весной, с наступлением тепла, она утрачивает свое прежнее умение подбирать прутики, чему она предавалась с таким жаром в прошлое лето.

Рис. 228. Начало устройства соломенного чехлика одноцветной психеи. Увелич.

Теперь, когда потребность в пище удовлетворена, а в шелкоотделительных железах накопился запас шелка, она занимается только тем, что лучше и лучше подбивает войлочной подкладкой свой чехол. И вот, когда я ее раздел, догадывается ли она, что с нею случилось несчастье? Имея в своем распоряжении шелк и прутики, сумеет ли она сделать себе новый чехол, необходимый ей и ее будущему семейству? Нисколько. Она помещается под кучкой прутиков, оставляя ее такой, как я сложил, и там начинает работать так, как делает это в обыденных условиях. Эта бесформенная крыша и этот песок, на котором лежит путаница прутьев, представляются для психеи стенами обыкновенного чехла. И ничего не изменяя в своей работе для сообразования ее с изменившимися условиями, гусеница подбивает тканью находящиеся в ее распоряжении поверхности с таким рвением, с каким она накладывала бы новые слои на исчезнувшую ткань. Ткань, которую гусеница теперь делает, встречает вместо внутренности чехла шероховатую поверхность песка и беспорядочную путаницу из прутиков, но ткачиха не обращает на это внимания.

Жилище—более чем разрушено: оно не существует. Это ничего не значит: гусеница продолжает свою деятельность и, забывая действительность, подбивает тканью воображаемое жилище. А между тем все должно указывать ей на отсутствие чехла. Новый мешок, которым, впрочем, ей удалось довольно искусно прикрыться, имеет опасную хрупкость. От малейшего движения спины он оседает и мнется. Кроме того, мешочек, в котором работает гусеница, утыкан прутиками, торчащими во всех направлениях, в том положении, в каком их встретила прядильщица, безразлично протягивающая свои нити туда и сюда. Передние концы прутьев торчат вперед и, вонзаясь в песок, останавливают всякое усилие продвинуться вперед. Боковые концы— это грабли непреодолимой силы. В таких условиях придется погибнуть на месте, не добившись успеха.

Время, когда гусеница была искусным плотником, прошло; наступило время прясть и устилать ковром жилище—и она упорно устилает ковром несуществующее жилище. Жалкий конец—сделаться добычей муравьев—будет следствием этой неподвижности инстинкта. Много других примеров подтверждают нам то же самое. Подобно водному потоку, который не поднимается на гору и не возвращается к своему источнику, насекомое не возвращается к предшествующим действиям. Что сделано—то сделано, и не повторится.