Линька

Линька

Я сейчас видел нечто трогательное: мне удалось проследить последнюю линьку кобылки, выход взрослого насекомого из чехла нимфы. Это великолепно. Предмет моих наблюдений, наиболее крупная из наших саранчовых, египетская кобылка, бывает длиной в палец и часто встречается в наших виноградниках в сентябре, во время сбора винограда.

Неизящная по сложению нимфа, грубое подобие взрослого насекомого, бывает обыкновенно нежно-зеленого цвета; но есть также голубовато-зеленые, грязно-серые и даже пепельно-серые, похожие по цвету на взрослое насекомое. Переднеспинка ладьевидная, благодаря сильному зазубренному килю, проходящему вдоль ее середины, покрыта белыми маленькими зернышками. Задние ножки, такие же могучие, как у взрослого насекомого, имеют огромные бедра с красной полоской, а длинные голени имеют вид двойной пилы.

Рис. 206. Личинки первого возраста (сбросившие рубашечки) перелетной саранчи. (По Линдеману)

Рис. 207. Последняя линька африканской саранчи. Освобождение головы и туловища.

(По Kunckel)

Надкрылья, которые через немного дней далеко будут выдаваться за конец брюшка, теперь представляют из себя треугольные зачатки, смыкающиеся друг с другом вдоль спины и продолжающие здесь гребень переднеспинки. Их свободные края приподняты в виде заостренной кровельки, которая прикрывает наготу насекомого как раз только у основания спины. Под ними скрываются тощие зачатки нижних крыльев. Из этих жалких чехлов выйдет чудо изящества и роскоши.

Рассмотрим подробно, как все это происходит. Чувствуя себя созревшей для превращения, нимфа цепляется за решетку колпака лапками задних и средних ножек, а передние скрещивает на груди и они остаются без употребления. Таким образом, насекомое висит головой вниз. Треугольные зачатки надкрыльев отвисают и расходятся поперечно, а из-под них показываются и также расходятся зачатки нижних крыльев.

Прежде всего надо разорвать старую шкурку нимфы. Сзади переднеспинки, под острой крышкой ее, начинается пульсация, производимая поочередным вздуванием и втягиванием. Та же работа совершается и впереди, на затылке, а также, вероятно, под всем покровом, который надо разорвать. Тонкость сочленовых перепонок, ничем не покрытых в двух названных местах, позволяет нам видеть пульсацию, а в остальной части, покрытой толстым хитином, она незаметна для глаз.

Сюда приливает кровь животного. Волны ее толкают и растягивают кожицу личинки, вследствие чего кожица наконец лопается по линии наименьшего сопротивления. Разрыв открывается вдоль середины переднеспинки, по гребню, где как бы спаяны были две совершенно подобные его половины. Щель идет немного дальше к заду и спускается между местами прикрепления крыльев; на голове она доходит до основания усиков, где от нее вправо и влево расходятся два разветвления.

Через эту щель показывается совершенно мягкая, бледная, едва окрашенная пепельным цветом спина. Она медленно вздувается и освобождается из чехла. Затем следует голова, вылезающая из своей маски, которая остается тут же висеть, не изменившаяся ни в малейшей подробности, имеющая необыкновенно странный вид со своими стеклянными глазами, которые больше не видят. Чехольчики усиков без малейшей морщины, без порчи, висят в естественном положений на этом мертвом лице, сделавшемся прозрачным (рис. 207 и 208).

Рис. 208. Изображение того же сзади. (По Kunckel)

Для того чтобы освободиться из узких, вплотную охватывающих их чехольчиков, усики не делали никакого усилия, которое вывернуло бы эти чехлы или хоть измяло их. А между тем усики и чехольчики узловаты и не гладки, и при помощи какого-то поразительного механизма усики так легко выходят из чехольчиков, как будто бы те и другие были совершенно гладки.

Но еще поразительнее кажется освобождение задних ножек. Теперь освобождаются передние и средние ножки насекомого, также легко и не измяв чехла. Насекомое в это время висит вниз головой, отвесно, уцепившись коготками задних ножек за сетку колпака, и раскачивается, как маятник, если я дотронусь до сетки. Точками опоры ему служат четыре крошечных крючка, которыми оканчиваются лапки задних ног. Если эти крючки сорвутся, то насекомое погибло, потому что оно может раскрыть свои огромные крылья, только будучи подвешено в воздухе. Но крючки держатся крепко; жизнь, покидая их, оставила их окоченелыми и укрепившимися так прочно, что они могут выдержать, не сорвавшись, дерганья, которые сейчас наступят.

Теперь выходят крылья. Это четыре узких куска, слабо прорезанные бороздками и достигающие только четверти своей обыкновенной величины. Они так мягки, что под влиянием тяжести опускаются вниз, по направлению к голове, и принимают положение, противоположное обычному. Затем освобождаются задние ножки. Показываются толстые бедра, которые окрашены на внутренней стороне бледно-розовым цветом, скоро переходящим в карминово-красную полосу. Выход их легок, потому что широкое основание бедра открывает просторный путь для узкой верхней части.

Совсем другое дело с голенью. Эта последняя у взрослого насекомого по всей длине усеяна двойным рядом острых, крепких шипов, образующих настоящую пилу, но только с двойным рядом зубьев. Сверх того, на конце голень имеет четыре крепкие шпоры. Голень нимфы такого же строения, а потому и чехольчик ее имеет то же устройство. Для каждой шпоры, для каждого зубца есть свое помещение, и все части чехла так плотно прилегают к содержимому, как слой лака к дереву. И тем не менее эта пилообразная нога выходит из чехла без малейшей зацепки в какой бы то ни было точке узкого и длинного чехла. Если бы я сам не видал этого много раз, то не поверил бы, что весь чехол с голени сбрасывается совершенно целым, без разрывов. Пила пощадила повсюду столь нежный чехольчик, который рвется от моего дуновения. А я думал, что чехол с голени будет сходить чешуйками, как мертвая кожа. Но действительность далеко превзошла мои ожидания. Пустой чехол голени остается висеть на своих крючках, и даже в лупу невозможно рассмотреть на нем ни малейшего разрыва, ни даже царапины.

Рис. 209. Продолжение линьки. Освобождение ног и крыльев. (По Kiinckel)

Если бы пила голени была в чехле так тверда, как по выходе оттуда, то она не могла выйти из него иначе, как разорвав чехол в клочки. Но этого не бывает, потому что необходимо, чтобы чехлы с голеней, единственная опора, на которой держится насекомое, оставались бы нетронутыми и поддерживали насекомое до полного его освобождения. Нога во время освобождения—член, неспособный к ходьбе; у нее нет еще твердости, которой она будет обладать позднее. Теперь она мягкая и гибкая. В видимой мною части она на моих глазах гнется и сгибается, как я захочу, под влиянием тяжести, когда я наклоняю колпак. Резинка не более гибка. Но по освобождении нога быстро твердеет и через несколько минут уже имеет должную твердость. Далее, в части, скрытой от меня чехлом, нога, конечно, мягка, даже почти жидка, что и позволяет ей в самых трудных проходах выходить из чехла почти с такой легкостью, с какой вытекала бы жидкость.

Хотя на голени тогда есть уже зубцы, но они не тверды. Кончиком перочинного ножа я освобождаю из чехла часть ноги и вижу, что эти зубцы мягки и гнутся от малейшего давления, по прекращении которого опять принимают прежнее положение. Во время выхода из чехла эти зубчики загибаются назад, а потом опять выпрямляются и твердеют по мере их освобождения. Наконец, последние части ног свободны, мягко подвигаются под бедро и там дозревают в неподвижности.

Теперь сбрасывает кожицу брюшко. Его тоненький покров морщится, мнется, поднимается вверх и держится еще некоторое время на самом конце брюшка, а все остальное насекомое уже обнажено (рис. 210). И вот оно висит без движения, все также головой вниз, будучи прикреплено концом брюшка к своему чехлу. Брюшко его чрезмерно растянуто и вздуто жидкостями, которые скоро пойдут на расправление крыльев и надкрыльев. Насекомое отдыхает и проводит так двадцать минут ожидания.

Рис. 210. Продолжение линьки. Отдых по освобождении крыльев и ножек. (По Kunckel)

Потом усилием спины оно сгибается и передними лапками хватает свою кожицу, висящую над ним. Никогда акробат, висящий вниз головой на трапеции, не проявлял для того, чтобы подняться, такой силы спины. После совершения этого подвига—остальное не представляет никакого труда (рис. 211). С помощью опоры, за которую насекомое только что уцепилось, оно приподнимается немного и встречает сетку колпака вместо стебелька, который в естественных условиях оно выбирает для превращения. За сетку оно ухватывается четырьмя передними лапками, и тогда конец брюшка окончательно освобождается от старой кожицы, которая от толчка падает на землю.

Это падение интересует меня, напоминая мне, с каким упорством сброшенная кожица цикады борется с зимними ветрами и не падает со стебелька, к которому привешена. Превращение кобылки совершается почти так же, как превращение цикады, а между тем саранчовое насекомое пользуется при этом столь непрочной точкой опоры. Коготки держатся крепко до тех пор, пока не окончено превращение, и никакие толчки при освобождении насекомого из чехла не срывают их с места; но как только превращение окончено, те же коготки уступают ничтожному толчку. Значит, здесь есть очень неустойчивое равновесие, доказывающее еще раз, с какой осторожной точностью насекомое выходит из своего чехла. Если оно упадет при выходе от чрезмерных усилий, то оно погибло. Высохнет тут же, на месте, или, по меньшей мере, не будучи в состоянии расправить крылья, останется вместо них с жалкими культяпками. Саранчовое осторожно выскальзывает из чехла, как будто бы его оттуда выталкивает нежная пружина.

Рис. 211. Продолжение линьки. Перевертывание и освобождение брюшка. (По Kunckl)

Мы только что видели, что кобылка повернулась головой вверх. Этого достаточно для того, чтобы опять привести крылья и надкрылья в естественное их положение. Ведь они, вследствие крайней нежности, от тяжести висели вниз, направив свободный конец к голове опрокинутого насекомого. Теперь же, опять под влиянием тяжести, они выпрямились и стали в нормальное положение.

В совершенном виде нижние крылья саранчовых веерообразны. Они прорезаны вдоль жилками, служащими основой крыльям, способным складываться и расправляться. В промежутках между главными жилками расположено бесчисленное множество тоненьких поперечных, которые образуют сеть из прямоугольных клеточек. На надкрыльях, более грубых и меньшей величины, повторяется то же расположение жилок. Но сначала незаметно этой сети жилок; видны только морщины, изогнутые бороздки, указывающие, что эти культяпки представляют собой свертки хорошо сложенной материи, и сложенной так, чтобы она занимала поменьше места.

Развертывание крыла начинается около плеча. Там, где сначала нельзя было различить ничего определенного, скоро видна прозрачная поверхность, разделенная на отчетливо и изящно вырисованные клетки. Мало-помалу, с медленностью, обманывающей даже лупу, эта поверхность увеличивается за счет бесформенного комка на конце. На границе этих двух частей напрасно мой глаз ищет чего-нибудь: я не вижу решительно ничего. Но подождем немного, и ткань с клеточками покажется с необыкновенной отчетливостью. Если ограничиться этим первым наблюдением, то можно подумать, что организующая жидкость сразу застывает и образует клетки. Но нет, здесь дела идут иначе: жизнь в своих произведениях не проявляет такой внезапности.

Я отрываю наполовину развернувшееся крыло и начинаю рассматривать его под микроскопом. На этот раз я удовлетворен. На границах, где, казалось, постепенно создавалась сеть, в действительности эта сеть уже предсуществует. Я хорошо различаю уже довольно толстые продольные жилки и вижу их пересечения, хотя бледные и не выпуклые. Я нахожу все это и в конечном комке, часть которого мне удалось развернуть.

Рис. 212. Окончание линьки. Развертывание крыльев. (По Kiinckel)

Итак, ткань крыла не создается во время превращения; тогда она уже готова, и для совершенства крыла ему нужно только, развернуться и окрепнуть. В течение трех и более часов развертывание окончено; крылья и надкрылья свешиваются со спины кобылки в виде огромного паруса, то бесцветного, то бледно-зеленого, как и молодые крылья цикады. Поражаешься их величине, когда вспомнишь, какие крошечные свертки они представляли из себя сначала. Как такое количество материи могло занимать так мало места!

Итак, крылья развертываются, крепнут и окрашиваются. На другой день они уже вполне окрашены. И теперь в первый раз они складываются как веер и ложатся на свое место. Надкрылья загибают наружный край желобком, который спускается на бока. Превращение окончено. Теперь кобылке остается только отвердеть еще больше и окраситься окончательно под влиянием солнца. Оставим ее наслаждаться светом и воздухом, а сами вернемся немного назад.

Для того чтобы развернуть жалкие свертки, представляющие собой крыловые зачатки, и превратить их в роскошные крылья, надо, чтобы организм, действуя как нагнетательный насос, вогнал в готовые жилки крыла соки, которые держатся в запасе в теле насекомого до этого мгновения. Влиянием жидкости через эти готовые каналы и объясняется развертывание крыльев.

Много есть явлений в природе гораздо более удивительных, чем только что рассказанное о превращении саранчовых. Но вообще такие явления проходят незамеченными, так как совершаются чрезвычайно медленно. Здесь же, против обыкновения, все совершается с такой быстротой, что останавливает на себе даже колеблющееся внимание. Кто хочет видеть, с какой непонятной быстротой творит жизнь, должен обратиться к наблюдению превращения саранчовых. Эти насекомые покажут ему то, что вследствие чрезвычайной медленности скрывает от него прорастающее зерно, распускающийся цветок и лист. Нельзя видеть, как растет трава, но отлично можно видеть, как растет крыло саранчи.