Другие свертыватели листьев

Другие свертыватели листьев

Определяется ли строительное искусство насекомых устройством орудий работы? Или же, напротив, оно не зависит от них? Строение ли органа управляет инстинктом, или же происхождение последнего не может быть объяснено одними анатомическими данными? На эти вопросы сейчас ответят нам другие скатыватели трубок—аподер орешниковый (Apoderus coryli Lin.) и аттелаб дубовый (Attelabus curculionoides Lin.). (Рис. 110).

По-гречески apoderus—значит ободранный, лишенный кожи. Вероятно, насекомое так названо было за свой ярко-красный, как бы кровавый цвет. К этому яркому одеянию присоединяются другие признаки, не менее странные. Все долгоносики имеют мелкие головы, но этот превосходит в данном отношении всех остальных: у него голова так мала, как будто бы он пробует обойтись без нее совсем. Его голова—это крошечное, блестяще-черное, как стеклярус, зернышко, имеющее впереди не хоботок, а очень короткое и широкое рыльце, а сзади безобразную шею, как бы перетянутую тесным ошейником. Неловкий, с длинными ногами, он медленно передвигается по листу, в котором прогрызает круглые отверстия—этим он питается.

Рис. 110. Аподер орешниковый (Apoderus coryli L.)—внизу и аттелаб дубовый (Attelabus curculionoides L.)—вверху и его свертки. (по Kunckel)

В Европе водятся только три аподера. Самый известный—орешникевый. Им то я хочу заняться. Но здесь я нахожу его не на орешнике, его законном владении, а на черной ольхе, и такое изменение пищи заслуживает краткого изучения. В моей местности климат слишком жарок и сух для роста орешника, а вследствие недостатка орешника и насекомое, питающееся обыкновенно им, встречается у нас чрезвычайно редко. Только на одной ольхе я увидел красного долгоносика и его работу и наблюдал его три весны. Это в первый раз я увидел его живым, и только на этом единственном дереве жило случайное поселение этих насекомых: на соседних ольхах они совершенно отсутствовали.

Как же они попали сюда? Они занесены к нам водой, течением нашей реки, и приплыли в свертках из ореховых листьев, в которых вылупляется личинка. Они приплыли из местностей, богатых орешником. Будучи выброшено на берег, насекомое во время летнего равноденствия прогрызло свое жилище и, не найдя любимого дерева, поселилось на ольхе. Здесь оно сделалось родоначальником поселения, которое постоянно жило на одном и том же дереве и которое я наблюдал в течение трех лет.

История этого иностранца интересует меня: ему приходится жить в новом климате и питаться новой пищей. Его предки жили в умеренном климате и питались орешником, из листьев которого в течение долгого времени привыкли делать свертки. Наш переселенец живет в сухом и жарком климате и приготовляет трубки из листьев другого дерева, хотя по форме и величине похожих на листья орешника. Какие изменения в жизни насекомого вызвала эта перемена климата и пищи? Совершенно никаких. Я напрасно сравниваю этого аподера с настоящим аподером орешниковым (присланным мне по почте), и не нахожу ни малейшей разницы ни в чем.

Измените климат, пищу, материал для работы, и насекомое, если оно сможет приспособиться к новым условиям, то непременно сохранит свои нравы и привычки до малейших подробностей; если же не может, то погибнет.

Посмотрим, как это насекомое работает на ольхе, и мы будем знать, как оно работает на орешнике. Аподеру незнаком прием трубковертов, делающих прокол в черешке листа. У него свой особый прием. Зависит ли это от отсутствия хобота, которым он мог бы делать прокол? Может быть, хотя не наверное, потому что челюстями он мог бы подрезать черешок и достигнуть тех же результатов.

I Аподер перерезает челюстями лист ольхи поперек, на некотором расстоянии от его основания. Все перерезано чисто, даже срединная жилка. Остается нетронутым только наружный край, на котором остается висеть, как тряпка, увядшая отрезанная часть листа. Тогда эта часть складывается вдвое, по средней жилке, верхней стороной листа внутрь. Потом, начиная от вершинного кончика, этот вдвое сложенный лист свертывается в трубочку, верхнее отверстие которой, вдоль серединной жижи, закрывается частью листа, оставшейся неперегрызенной, а нижнее—краями листа, загнутыми внутрь трубочки (рис. 111).

Хорошенький бочоночек висит и раскачивается при малейшем ветерке. Обручиком ему служит средняя жилка листа, которая выступает на (верхнем его конце. Между двумя наложенными одна на другую половинами листа, около середины свитка, отложено яйцо красного цвета и всегда одно.

Небольшое число свертков, которыми я располагал, не позволяют мне дать очень подробный отчет о ходе развития их обитателей. Самое интересное, что я узнаю, это то, что личинка, достигнув полного роста, не зарывается в землю, как у других долгоносиков, а остается в своем бочоночке, который скоро срывается ветром и падает на землю. Здесь, под полусгнившей травой, она скоро превращается во взрослое насекомое и к началу лета покидает свой сверток, превратившийся в развалину. Аподер находит лучшее убежище под старой отставшей корой на стволах деревьев.

Аттелаб не менее опытен в искусстве приготовления бочоночков из листа. Странное совпадение: этот бочар также красного цвета и тоже имеет очень короткий, расширяющийся в виде рыльца, хоботок. На этом оканчивается сходство. Первый несколько вытянутый, а второй—коротыш, съеженный в шар. Поражает его работа, казалось бы, несовместимая с такой неловкостью и малоподвижностью. А между тем, он обрабатывает не нежный материал: он свертывает листья вечнозеленого дуба, хотя, впрочем, молодые, не особенно еще твердые. Но все-таки эти листья трудно свертывать, и они медленно вянут. Из четырех свертывателей листьев, которых я знаю, аттелаб, самый маленький, исполняет самую трудную работу; этот карлик, такой неловкий на вид, строит однако при помощи терпения самый изящный домик.

Рис. 111. Сверток аподера на ольхе

Иногда он свертывает листья обыкновенного дуба, более крупные и с более глубокими вырезами, чем у предыдущего. На весенних побегах он выбирает верхние листья средней величины и умеренной плотности. Если он найдет удобное место, то повесит пять-шесть бочоночков и больше на одной веточке.

Строится ли насекомое на вечно зеленом дубе или на обыкновенном, оно поступает так: на некотором расстоянии от основания листа оно начинает перегрызать пластинку с правой и с левой стороны от срединной жилки, которую оставляет нетронутой, потому что она будет служить местом прикрепления свертка. Затем применяется способ аподера. Лист, сделавшийся более гибким, благодаря двойному надрезу, складывается вдвое, по длине, верхней стороной внутрь.

Между двумя соприкасающимися половинками листа откладывается яйцо, и у этого насекомого одно. Тогда этот сложенный вдвое лист свертывается от вершинного конца к точке прикрепления, причем зазубринки и извилинки каждой складочки терпеливо разглаживаются давлением рыльца. Оба конца свертка закрываются при помощи загибания туда выступающих краев. Бочоночек окончен. Он имеет около сантиметра в длину и опоясан на неподвижном конце срединной жилкой листа; он мал, но прочен и не лишен изящества (рис. 112).

Бочар-коротыш имеет свои достоинства, которые я желал бы получше выяснить, присутствуя при его работе. То, что мне удается видеть в естественных условиях, сводится почти к нулю. Много раз я застаю насекомое сидящим неподвижно, приложив рыльце к скатываемому листу. Оно дремлет на солнышке и ждет, чтобы малейшая складочка на листе приобрела устойчивость от продолжительного надавливания. Если я слишком близко подойду к нему, то жук тотчас подбирает ножки под брюшко и падает.

Так как мои посещения ни к чему не приводят, то я пробуют воспитать аттелаба дома. Это очень легко удается: он работает у меня под колпаками с таким же усердием, как и у себя на дубе. Но то, что я здесь узнаю, отнимает у меня всякую надежду проследить в подробностях всю его работу. Аттелаб—ночной работник. В девять-десять часов вечера начинается подрезка листа, а к утру бочоночек готов.

Рис. 112. Сверток аттелаба на вечнозеленом дубе

При свете лампы и в неурочные часы, назначенные для сна, мелочные приемы работы насекомого ускользнули бы от моего зрения.

Эти ночные привычки имеют свое основание, которое, мне кажется, я понимаю. Листья дуба было бы очень трудно свернуть, работая на жгучем солнце, когда он делается еще менее гибким от высыхания. Напротив, ночью, смоченный росой, он гибче и его легче свернуть, а когда бочонок будет готов, утреннее солнце высушит его и придаст ему крепость.

Все четыре свертывателя листьев говорят нам, что ремесло не определяется строением органов, что орудие не определяет работы. Будут ли они одарены хоботом или рыльцем, длинными ножками или короткими; будут ли они вытянутые или короткие, подкалыватели или резальщики—все они четверо приходят к одному и тому же, к свертку, дающему приют и пищу личинке.

Маленький дубовый бочар разборчив относительно пищи. Если она высохла, то он от нее отказывается совершенно и погибает от голода. Он любит нежную, немного подгнившую пищу, даже приправленную несколько плесенью. Я приготовляю ему пищу по его вкусу, держа ее в сосуде, на влажном песке. При таком содержании личинка, вылупившаяся в июле, быстро растет, и ей достаточно двух месяцев для того, чтобы сделаться прекрасной взрослой личинкой оранжевого цвета, которая проворно двигается в своей взломанной ячейке, как пружина сгибаясь и вытягиваясь. Заметим ее стройную форму, гораздо менее жирную, чем у других долгоносиков. Уже одно отсутствие жира у личинки указывает на то, что взрослое насекомое представляет интересное исключение. Это заслуживает дальнейшего изучения.

Мы в конце сентября. Лето было необыкновенно знойно и сухо, и теперь еще продолжается жара. К тому же присоединяются огромные пожары в окрестностях. Что должен делать аттелаб во время такого бедствия? В моих приборах он благоденствует, так как я поддерживаю в размягченном виде его пищу; но что должен делать бедняга под своим дубом, на раскаленной земле, между кустарниками, на которых листья свернулись, как от дыхания печи. Пойдем и посмотрим.

Под дубами, на которых он работал в июне, мне удается найти с дюжину маленьких бочоночков. Они так скоро высохли, что сохранили свой зеленый цвет. Они ломаются и рассыпаются в порошок от давления пальцев. Я вскрываю один бочоночек. В середине находится личинка, но какая малюсенькая, почти такая, какая была, когда только что вышла из яйца! Жива или мертва эта желтенькая точка? Неподвижность как бы говорит за смерть, а не поблекшая окраска—за жизнь. Я вскрываю второй, третий бочоночек и всегда в середке нахожу такую же неподвижную крошечную личинку. Остальные бочоночки сохраним целыми для опыта, который мне приходит в голову.

Мертвы ли эти личинки? Нет, потому что они вздрагивают, когда я колю их иголкой. Их состояние есть остановка в развитии. Пока бочоночек висел на дереве и получал немного соку, они имели пищу; когда же он упал и засох, тогда личинка перестала есть и расти, и ждет в оцепенении, чтобы дождь размочил ее пищу.

Оставшиеся у меня засохшие бочоночки я опускаю на воду, где оставляю их, пока они напитаются как следует водой. Тогда я помещаю их в стеклянную трубку, с обоих концов заткнутую мокрой ватой, которая будет поддерживать влажность внутри. Заснувшие просыпаются, поедают внутренность размягченного бочоночка и так хорошо вознаграждают потерянное время, что немного недели спустя достигают такой же величины, как личинки, рост которых ничем не был остановлен.

Эта способность приостанавливать жизнь на долгие месяцы, когда нет подходящей пищи, не встречается у других свертывателей листьев. Если держать сухими свертки из виноградных листьев, то через три месяца после вылупления, в конце августа, не будет ни одного живого насекомого в свертках. В сухих трубочках из тополевых листьев смертность еще быстрее. Что касается свертков из ольхи, то, по недостатку материала, я не мог проследить выносливость их обитателей.

Из четырех свертывателей листьев сухость особенно грозна для дубового аттелаба. Его бочоночек падает и лежит на сухой почве в ту пору, когда не бывает дождей. Сверх того, его бочоночек, как очень маленький, скорее высыхает. Почва виноградников также суха, но под кустами есть тень, а большая и толстая сигара виноградного долгоносика дольше сохраняет влажность внутри. Но в отношении способности продолжительного голодания виноградный трубковерт не может выдержать сравнения с аттелабом, а еще менее выдерживает это сравнение трубковерт тополевый. Этому последнему - сухость почти никогда не угрожает, несмотря на малую величину его кокона. Кокон его падает обыкновенно на влажную луговую почву. Ольховый долгоносик также не страдает от сухости: его дерево растет возле рек, и упавший кокон его находит на земле достаточно влажности. Но когда он работает на орешнике, то я не знаю, как он выпутывается из затруднений.

Мы знаем, что коловратки способны совершенно высохнуть и оставаться недеятельными в течение сухого времени года, а потом, в капле воды, вновь оживают и двигаются. Вот точно так же и личинка аттелаба лежит, как мертвая, в течение четырех и пяти месяцев, а потом, когда ее пища смочена, оживает и ест. Что же это за жизнь, способная к таким перерывам?