Опыты

Опыты

Теперь перейдем к тем разумным подвигам, благодаря которым могильщик получил лучшую долю своей известности, и прежде всего подвергнем опытному исследованию сообщенный Клэрвиллем рассказ о слишком твердой почве и о призыве товарищей на подмогу.

С этой целью я замостил кирпичом, наравне с поверхностью почвы, середку прикрытого колпаком садка и потом посыпал все тонким слоем песка. В середине, следовательно, почва непригодна для вскапывания, тогда как кругом, на таком же уровне, расстилается рыхлая земля, рыть которую легко.

Я кладу мышь на середину кирпича. Под колпаком находятся семь могильщиков, в числе которых три самки. Все они попрятались в землю, иные в бездействии находятся почти на поверхности, другие заняты в своих склепах. Жуки скоро узнают о присутствии нового трупа. Часам к семи утра прибегают самка и два самца. Они подлезли под мышь, которая движется от сотрясений, что служит признаком работы погребателей, и пробуют рыть слой песка, покрывающий кирпич. Таким путем образуется вокруг мертвой валик вырытой земли.

Часа два сотрясения продолжаются без успеха. Я пользуюсь обстоятельствами, чтобы узнать, каким образом производится работа. Голый кирпич дает мне возможность видеть то, что скрыла бы от меня рыхлая земля. Если надо двигать труп, то насекомое опрокидывается на спину, хватается своими шестью ножками за шерсть мертвого, сгибается дугой и толкает его лбом и концом брюшка. Если нужно рыть, то жук снова принимает обыкновенное положение. Таким образом, погребатель действует попеременно то лапами вверх, когда требуется передвигать труп или втянуть его ниже, то стоя на лапах, когда нужно увеличить яму.

Наконец, место, где лежит мышь, признано непроницаемым. Появляется наружу один из самцов, осматривает труп, обходит кругом него и кое-где царапает наугад. Он возвращается назад, и сейчас же мертвая начинает пошатываться. Передает ли разведчик сотрудникам свое заключение о том, что он узнал? Определяет ли он, каким способом устроиться в другом месте на более удобной почве? Действительность далеко не подтверждает этого. Когда он встряхивает тяжесть, другие ему подражают и тоже толкают, но не согласуя своих усилий в каком-либо определенном направлении, так как тяжесть, подвинувшись сначала к краю кирпича, начинает затем передвигаться назад и опять возвращается к точке отправления. Работа оказалась напрасной, так как жуки действовали без предварительного соглашения. Около трех часов уходит на такие передвижения, взаимно уничтожающие друг друга. Мышь не переходит за маленький песчаный вал, который сгребли вокруг нее работники.

Самец выходит второй раз и делает кругом новое исследование. Он пробует мягкую почву у самого кирпича и просверливает в ней пробную дыру, узкую и неглубокую, куда насекомое погружается только до половины. Разведчик возвращается под мышь, и опять начинается работа хребтами, отчего предмет подвигается на один палец к месту, признанному благоприятным, но спустя некоторое время мышь отодвигается назад. Никакого успеха.

Вот уже оба самца отправляются на разведки, каждый на свой лад. Вместо того чтобы остановиться на месте, уже исследованном, на месте, казалось бы, столь основательно выбранном по своей близости, и тем избежать тяжелой перевозки, они торопливо пробегают все пространство садка, ощупывая почву по всем направлениям и взрывая ее поверхностными бороздами. Они предпочтительнее роются под краем колпака, производя здесь различные исследования. Без всякого, понятного мне, основания первое обследованное место отвергается ради другого, которое равным образом оставляется. Следуют затем третье и четвертое место, потом еще другое и опять другое. Наконец, на шестом выбор сделан, но эта ямка ни в каком случае не предназначается для восприятия мыши, это просто пробный колодец, очень неглубокий и того же диаметра, как тело копателя.

Жуки возвращаются к мыши, которая затем начинается шататься, колеблется, подвигается вперед, пятится в одном направлении, потом в другом, пока, наконец, не преодолевает маленького песчаного валика. Теперь мы уже сошли с кирпича на прекрасную почву. Мало-помалу предмет передвигается. Это движение производится не видимой запряжкой, а скачками, происходящими от толчков невидимых двигателей. Кажется, что труп двигается сам собой. На этот раз, после стольких колебаний, усилия всех идут согласно, по крайней мере труп достигает исследованного места гораздо скорее, чем я ожидал. Тут начинается погребение по привычному способу. Теперь час дня. Могильщикам понадобилось, таким образом, шесть часов, чтобы ознакомиться с состоянием местности и переместить мышь.

Из этого опыта, прежде всего, вытекает, что самцы играют первенствующую роль в хозяйственных делах. Быть может, более одаренные, чем их подруги, они в затруднительных случаях отправляются на разведку, осматривают местность, узнают, отчего происходит остановка, и выбирают место для рытья ямы. В этом продолжительном опыте с кирпичом только оба самца выходили для исследования наружу и работали над разрешением затруднения. Самка же неподвижно сидела под мышью, доверяя своим помощникам, и ожидала последствий их поисков. Следующие опыты подтвердят заслуги этих отважных союзников.

Во-вторых, когда место, на котором лежала мышь, оказалось негодным для рытья, то жуки не приступали к выкапыванию ямы заранее, немного подальше, на рыхлой земле. Повторяю, что все ограничилось поверхностными исследованиями, давшими знать жуку о возможности приступить здесь к погребению. Предполагать, что насекомое приготавливает сперва яму, в которую потом перетащится труп,—грубая бессмыслица. Для того чтобы копать почву, наши могильщики должны чувствовать на своих спинах тяжесть их добычи. Они работают только возбуждаемые прикосновением ее шерсти. Безусловно, никогда не предпринимают они копания могилы, если место ее не занято уже предназначенным к погребению. Это, безусловно, подтверждают мои, более чем двухмесячные, наблюдения.

Все остальное в рассказе Клэрвилля тоже не выдерживает критики. Он говорит, что могильщик, будучи поставлен в затруднительное положение, идет искать помощи и возвращается со спутниками, которые оказывают ему содействие при погребении мыши. Это под другим видом тот же поучительный рассказ о скарабее, шар которого скатился в канаву.

Столь плохо объясненный подвиг катателя шаров заставляет меня относиться с осторожностью и к подвигу гробокопателя. Буду ли я излишне придирчив, если спрошу, какие меры принял наблюдатель, чтобы узнать первоначального собственника мыши после его возвращения, когда он явился в сопровождении четырех союзников? По каким признакам можно отличить среди них того, который столь разумно сумел призвать себе подкрепление? Достоверно ли, по крайней мере, что ушедший возвратился и находится в отряде? Ничто не указывает на это, тогда как это существенное обстоятельство, которым настоящий наблюдатель не должен был пренебрегать. Не были ли это, скорее, пять каких-нибудь могильщиков, которые без всякого приглашения, привлеченные собственным обонянием, прибежали к покинутой мыши, чтобы воспользоваться ею для себя? Я стою за это предположение, самое вероятное из всех, ввиду отсутствия точных сведений.

Вероятное делается достоверностью, если подвергнуть явление поверке опыта. Опыт с кирпичом отчасти просвещает нас. В течение шести часов мои три жука выбивались из сил, пока им удалось переместить свою добычу и положить ее на рыхлую землю. Для такой тяжелой и длительной работы услужливые помощники были бы не лишними. Четыре других могильщика, зарывшиеся в разных местах под легким слоем песка, находились под тем же колпаком, и это были знакомые товарищи, вчерашние сотрудники; однако ни один из работавших не догадался позвать их на помощь. Несмотря на свое чрезвычайное затруднение, владельцы мыши сами выполнили до конца свою работу, без малейшей помощи, к которой было так легко прибегнуть.

Нам могли бы возразить, что, будучи втроем, они считали себя достаточно сильными, что они не нуждались в чужой помощи. Возражение такого рода было бы неосновательным. Действительно, много раз и при обстоятельствах еще более трудных, чем твердая почва, я неоднократно видел одиночных могильщиков, изнемогавших от усилий преодолеть поставленные мною препятствия, и ни разу они не покинули работы, чтобы идти собирать помощников. Правда, сотрудники часто приходили, но их привлекал запах, а не призыв прежде прибывших. Их принимали без неудовольствия, но вместе с тем и без благодарности. Их не призывали, а только переносили. По поводу воображаемых подвигов могильщика я повторяю то, что уже сказал о скарабеях в другом месте: пустой рассказ, который может забавлять только наивных.

Твердая почва, с которой необходимо передвинуть труп, не единственное затруднение, постигающее могильщиков. Часто, даже чаще всего, быть может, почва бывает покрыта травой, которая своими цепкими, веревчатыми кореньями сплетает под землей густую и прочную сеть. Можно рыть в промежутках сети, но втащить туда мертвого—дело •другое: петли в сетке слишком узки и не дают ему прохода. Окажется ли могильщик бессильным перед таким препятствием, чрезвычайно часто встречающимся? Этого не должно быть.

Подвергаясь обычным затруднениям при исполнении своего ремесла, животное всегда одарено способностями преодолевать их, иначе его назначение сделалось бы невыполнимым. Нельзя достигнуть цели без средств к достижению и без необходимых к тому способностей. Помимо искусства землекопа, могильщик, конечно, обладает и другим: искусством рвать корни, лишние побеги, малейшие корневища—все препятствующее опусканию добычи в яму. К работе копальщика должна присоединиться и работа дровосека. Рассуждая логически, все это следует ясно предвидеть. Тем не менее сошлемся на опыт, на наилучшее доказательство.

Я беру из кухни треножник, на котором укрепляю грубую сеть из растительных волокон (raphia), представляющую довольно точное подражание сети из корней. Петли ее, весьма неправильные, нигде не имеют достаточной ширины для пропуска погребаемого, каковым на этот раз является крот. Своими тремя ножками прибор вдавлен в землю наравне с ее уровнем. Незначительное количество песка покрывает сетку. Крот кладется на середину, и мой отряд могильщиков выпускается на труп. Без особых затруднений, около полудня, погребение состоялось. Дело подвигалось немного медленнее, чем обыкновенно, и только. Когда работа была окончена, я вынул треножник. Сеть перегрызена в том самом месте, где лежал крот, и как раз настолько, чтобы труп мог пройти.

Отлично, мои гробокопатели; я и не ожидал меньшего от вашего умения жить. Вы превозмогли коварство опытного исследователя, воспользовавшись вашими природными средствами против поставленных мною препятствий. Вы терпеливо перегрызли мои волокна, как сделали бы это с корнями злака. Самое ограниченное из насекомых, роющих землю, поступило бы таким же образом при подобных условиях.

Поднимемся еще на одну степень в ряде затруднений. Теперь крот прикреплен спереди и сзади завязкой из тех же растительных волокон к легкой горизонтальной перекладине, которая покоится на двух устойчивых вилках. При этом мертвое животное во всю свою длину касается земли. Могильщики исчезают под трупом и, чувствуя прикосновение его меха, начинают рыть. Яма углубляется, образуется пустота, но вожделенный предмет не опускается, так как его удерживает в прежнем положении перекладина, к которой он подвязан. Рытье земли замедляется, наступает нерешительность. Однако один из землекопов поднимается на поверхность, вползает на крота, осматривает его и, наконец, замечает привязь, удерживающую заднюю часть тела. Деятельно жует он ее и рассучивает. Я слышу удар его резца, который доканчивает разрыв. Крак! Дело кончено. Увлекаемый своей тяжестью, крот опускается в могилу, но криво, голова все еще снаружи, удерживаемая второй завязкой. Теперь жуки приступают к погребению опустившейся задней части крота и очень долго дергают и встряхивают ее то в одном, то в другом направлении. Ничто не действует: передняя часть не опускается. Вновь появляется один из них, чтобы посмотреть, что там наверху происходит. Найдена и вторая привязь, которая перегрызается в свою очередь, и теперь уже работа идет без препятствий.

Примите мои похвалы, догадливые резальщики, но без преувеличений. Крот был привязан растительными волокнами, которые столь знакомы вам по корням дернистых почв. Вы их перегрызли, как и в предыдущем случае, и как вообще подрезаете всякую природную пряжу на своем пути. Это необходимое в вашем ремесле уменье. Но если бы вам надо было учиться ему, испытывать и придумывать его, прежде чем начать применение, то ваша порода исчезла бы, уничтоженная ученическими колебаниями, так как места, изобилующие кротами, жабами, ящерицами и другими съестными припасами в вашем вкусе, почти всегда покрыты травой.

Вы способны на гораздо лучшее, но прежде, чем рассказать об этом, рассмотрим случай, когда почва бывает густо покрыта крошечными кустарниками, которые поддерживают труп на некотором расстоянии от уровня земли. Останется ли неиспользованной находка, случайно повисшая таким образом?

Прежде чем видеть, я уже уверен, что падение добычи совершится, так как убежден в том, что могильщикам часто приходится иметь дело с подобными условиями. Случайная подпорка в виде каких-нибудь колючек, сцепившихся между собой,—столь частое явление в полях, что не должно сбить жуков с толку. Уменье устроить падение зацепившегося и повисшего трупа должно, конечно, входить в инстинктивные способы их работы.

Я всаживаю в песок моего садка жидкий пучок тимьяна, не выше фута, и кладу мышь на его ветки, цепляя за их разветвления ее хвост, лапки и шею, чтобы увеличить затруднения. Население колпака состоит теперь из четырнадцати могильщиков, из которых, конечно, не все одновременно принимают участие в работе; большинство остается в земле, где они дремлют или же занимаются приведением в порядок своих нор. Сегодня к мыши подбегают двое и скоро замечают ее над собой на пучке тимьяна, после чего достигают верхушки куста по сетке колпака. Там начинаются с возрастающими по случаю неудобства опоры колебаниями обычные действия, применяемые для перемещения предмета в случаях, когда почва негодна. Насекомое сгибается дугой на ветке, толкает труп поочередно то спиной, то лапками, шатает его и усиленно трясет. Толчками хребта два сотрудника в короткий промежуток времени выталкивают труп из чащи. Еще толчок—и мышь уже внизу. Затем следует погребение. Ничего нового не следует из этого опыта: с находкой произошло все то, что обыкновенно бывает на почве, негодной для погребения. Падение есть следствие опытов перемещения.

Настало время воздвигнуть виселицу с жабой, описанную Гледичем. Жаба тут не является необходимостью. Крот сослужит службу так же хорошо и даже лучше. Я привязываю его обыкновенной веревкой за задние лапки к концу палки, которую втыкаю отвесно другим концом в землю на малую глубину. Крот висит вдоль палки и касается земли головой и плечами. Могильщики принимаются за работу под лежащей на земле частью, у самого подножия палки. Они выкапывают углубление, в которое погружается мало-помалу морда крота, за ней голова и шея. При этом подкапывается одновременно и палка, которая начинает шататься и наконец падает, увлекаемая обременяющей ее тяжестью.

Таким образом, я действительно наблюдаю подрывание столба, поддерживающего добычу, т. е. вижу один из самых удивительных подвигов ума, которые когда-либо приписывались насекомым.

Для того, кто берется объяснять задачи инстинкта, это поразительно. Однако воздержимся от заключения, чтобы не быть слишком поспешными. Уясним себе прежде, произведено ли падение палки умышленно или случайно. Подкапывались ли под нее могильщики с определенной целью повалить ее? или просто, может быть, рыли под ней, чтобы зарыть в землю лежащую тут же часть крота? Вот в чем вопрос, впрочем, легко разрешимый.

Возобновляю опыт, но на этот раз палка поставлена наклонно, и крот, спускающийся с нее отвесно, касается земли на расстоянии двух пальцев от основания снаряда. При этих условиях жуки не делают никакой попытки произвести подкоп под опорой. Ни разу не ударило насекомое ножкой у подножия палки. Вся работа копанья производится дальше, под трупом, который касается земли плечами. Там, и только там, роется яма, чтобы вместить в себя переднюю часть крота, доступную могильщикам.

Итак, перемещение висящего животного на один вершок уничтожает пресловутую басню. Разберемся в этом еще немного. Безразлично, как бы ни стояла палка, косо или отвесно, но пусть крот, привязанный за заднюю лапку к ее верхушке, не касается земли, а висит от нее на расстоянии нескольких дюймов, так что могильщики, находясь на земле, не могут до него достать.

Что теперь будут делать эти последние? Будут ли они копать землю у подножия палки, чтобы свалить ее? Нисколько. Никакого внимания не обращают они на низ подпорки. Ничего в смысле подкопа, всегда ничего, что называется—ничего решительно. Могильщики овладевают трупом совершенно иначе.

Подобные решающие опыты, повторяющиеся на разные лады, удостоверяют, что жуки никогда не только не копают, но даже поверхностно не царапают у подножия подпорки, если только висящий предмет не касался в этом месте земли. Если же в этом последнем случае и произойдет падение палки, то оно будет следствием не преднамеренного действия, а случайным последствием начатого погребения.

Продолжаем. На этот раз палка укрепляется отвесно, но привешенная к ней мышь не достигает ее основания. Мертвое животное прикреплено задними лапами к самому верху снаряда и спускается на привязи прямо, вдоль палки, соприкасаясь с ней. Вскоре два могильщика заметили добычу и полезли на палку вверх. Они изучают предмет и взрывают его мех ударами голов. Находка признана превосходной. Итак, за работу. Тогда начинаются снова, но при более затруднительных условиях, обычные приемы перемещения плохо лежащего мертвеца: оба сотрудника протискиваются между мышью и палкой и оттуда, упираясь о палку, шатают и трясут труп, который качается, подпрыгивает, отделяется от палки и вновь к ней возвращается. Все утро проходит в тщетных попытках, чередующихся с осмотром тела животного.

Около полудня причина задержки, наконец, познается, но все же не вполне ясно, так как оба жука нападают на задние ноги мыши, несколько ниже привязи. Они срывают шерсть, обдирают кожу и режут мясо, по направлению к подошве, и таким образом один из них находит под сочленением шнурок из растительных волокон. Предмет этот кажется ему знакомым, так как он принимает его за корень злака, попадающийся ему так часто при погребениях в землю, покрытую дерном. Челюсти усердно жуют: растительное препятствие разорвано, мышь падает и затем очень скоро погребается.

Это разрезание шнурка само по себе было бы великолепным поступком, но, рассматриваемое в совокупности с предшествовавшей ему обычной работой, оно теряет свое высокое значение. Прежде чем приняться за ничем не скрытую привязь, насекомые целое утро надрывались над встрясками, то есть над своим обычным образом действий. Под конец, найдя шнурок, они перегрызли его, как перервали бы корень злака, попавшийся им под землей.

При условиях, в которые насекомое было поставлено, употребление режущего инструмента было для него необходимым добавлением к работе хребтом, и ему достаточно было того малого количества способности распознавания, каким оно обладает, для уяснения себе необходимости удара челюстями. Оно режет то, что ему мешает, рассуждая при этом не более чем при опускании мертвого тела в землю. Оно так мало уясняет себе связь между действием и причиной, что пробует перегрызть кость лапы раньше, чем тот шнурок, которым лапа привязана тут же рядом. Трудное предпринимается раньше, чем очень легкое.

Трудное, да, но не невозможное, лишь бы только мышь была молода. Я возобновляю опыт, на этот раз уже с перевязью из проволоки, которую челюсти насекомого не могут одолеть, и с мягким молодым мышонком, едва достигающим половинного размера взрослой мыши. На этот раз перегрызена кость ноги при основании пятки. Отделенная и выскользнувшая лапа оставляет свободный проход для другой, которая легко проходит через металлический перехват, и маленький труп падает на землю.

Но если кость оказывалась слишком твердой, когда бывали подвешены взрослые мыши, крот или воробей, то металлическая привязь

оказывалась для могильщиков непреодолимым затруднением. Они более недели работали над висевшим, выщипывали у него частями перья или вытрепывали и выдирали шерсть, приводили его в жалкое состояние и, наконец, покидали окончательно, когда он начинал засыхать. Однако им оставалось же еще одно средство, столь же разумное, как и неизбежное: повалить палку. Разумеется, ни один об этом и не подумал.

В последний раз видоизменяем наши снаряды. Верхушка палки раздвоена; веточки ее широко раздвинуты и каждая из них еле достигает полудюйма длины. Я связываю несколько выше пяток задние ноги мыши пеньковой ниткой и вешаю на одной из веточек мышь за связанные лапки. Достаточно легкого толчка снизу вверх, чтобы мышь свалилась.

Пять могильщиков приближаются к моему сооружению. После многих напрасных встряхиваний они принимаются за большие кости ноги. В этом состоит, должно быть, обычный способ, к которому они прибегают, когда труп одним из своих членов защемляется в каком-нибудь узком разветвлении кустарников. Один из работников, пробуя перегрызть кость, что оказывается на этот раз делом трудным, проползает под двумя связанными лапами. Попав в такое положение, он чувствует прикосновение к своей спине тела животного, и этого достаточно для того, чтобы у него пробудилось желание подталкивать спиной. Нескольких ударов хребта оказалось достаточным для того, чтобы мышь, несколько приподнявшись, соскользнула с развилки и упала на землю.

Есть ли тут наличность обдуманного действия? Действительно ли насекомое при свете проблеска разума увидело, что надо было подползти под животное, чтобы заставить его скользнуть по развилке для того, чтобы оно упало вниз? Распознало ли оно на самом деле механизм подвешивания? Я знаю многих, которые сочли бы себя удовлетворенными таким великолепным следствием и не стали бы больше производить исследования. Но я убеждаюсь не так легко и изменю опыт, прежде чем выводить заключение. Я подозреваю, что могильщик толкал спиной, не думая о последствиях этого поступка, а только потому, что чувствовал на своей спине тяжесть мыши. В последнем опыте толчок хребтом, употребляемый при всех затруднительных случаях, пришелся как нельзя более кстати, вызвав падение мыши. Нужно, чтобы то место развилки, по которому придется ползти насекомому для отцепления висящего предмета, отстояло от последнего на таком расстоянии, чтобы могильщики не чувствовали его прикосновения непосредственно на своих спинах.

Связываю проволокой лапки воробья или две ножки мыши и сгибаю проволоку на вершок выше ножек в маленькое колечко, которое надевается на одну из очень коротких и почти горизонтальных развилин, причем это колечко может легко двигаться вдоль развилины. Чтобы сбросить подвеску, достаточно слегка толкнуть колечко, которое легко поддастся усилиям насекомого. В общем снаряд устроен так же, как и предыдущий, с той лишь разницей, что между точкой подвеса и телом подвешенного животного остается вершок свободной проволоки.

Моя хитрость, несмотря на всю ее наивность, достигает полного успеха. Толчки внизу производятся очень долго, но безуспешно; слишком твердые кости не поддаются челюстям жуков. Воробьи и мыши продолжают висеть и засыхают неиспользованными. Мои могильщики—иные раньше, другие позже—все отказываются от неразрешимой для них задачи: легонько подтолкнуть вверху подвижное колечко и сбросить таким образом повешенное животное.

Странные разумники, право! Если в предыдущем опыте они имели ясное понятие о взаимном соотношении между связанными лапами и вешалкой, если они сбросили мышь сознательным действием, то почему же теперь, при столь же простых обстоятельствах, как и в первом случае, задача является для них невыполнимой? Ни разу не пришлось мне увидеть, чтобы хоть один из них тронул колечко лапой или толкнул его лбом, сколько я ни продолжал свои наблюдения. Причиной их неудачи не может быть бессилие. Это сильные землекопы, которые своим лбом свободно могли бы сдвинуть кольцо с его короткой опоры. Они не могут это сделать лишь потому, что такая мысль не приходит им в голову, не приходит же она потому, что они лишены того, чем наделяет их для подкрепления своих положений нездоровая щедрость трансформизма.

Рассмотрим недомыслие могильщиков с другой точки зрения. Мои пленники совсем уж не так довольны своим роскошным помещением, чтобы не желать уйти из него, в особенности при отсутствии у них работы. Безработица под колпаком тяготит их. Поэтому, как только крот зарыт и на дне погребка все приведено в порядок, они беспокойно бегают по сетке колпака. Небо великолепно, погода теплая, тихая, благоприятная для поисков какой-нибудь ящерицы, раздавленной на краю тропинки. Быть может, запах какой-нибудь разлагающейся падали, не ощутимый для всякого другого обоняния, и доходит до них издалека. Одним словом, моим могильщикам очень хотелось бы убежать.

Могут ли они это сделать? Для них это было бы очень легко, если бы они обладали хоть малейшим проблеском разума. Не один, а сотни раз они закапывались под краями колпака, подолгу просиживали там и дремали по целым дням во время перерывов в работе.

Когда я подаю им крота, они вылезают из своих убежищ и ютятся под его животом. Окончив погребение, они опять возвращаются с разных сторон к краям ограды и исчезают под землей.

В итоге оказалось, что в продолжение двух с половиной месяцев плена, несмотря на постоянное почти пребывание у краев решетки, на глубине около вершка под землей, могильщикам крайне редко удавалось преодолеть препятствие, продлив свою норку под преграду, обогнуть ее и сделать себе выход по другую ее сторону, каковая работа была бы пустяком для этих силачей. Из четырнадцати удалось убежать только одному. И это освобождение было случайное, но не задуманное, так как неудача, постигшая большинство, указывает на то, что единственный беглец попросту рыл наудачу. Ему благоприятствовали обстоятельства и только. Не будем же ставить ему в заслугу его успех там, где все прочие потерпели неудачу.

Остережемся также приписывать могильщикам способность понимания более ограниченную, чем та, которую принято признавать свойственной душевной жизни прочих насекомых. Я нахожу ту же глупость, как у могильщиков, у всех насекомых, воспитывавшихся под колпаком, края которого были вдавлены немного в песчаное дно. За очень редкими исключениями, имеющими характер случайности, ни один из них не решался обогнуть преграду снизу, ни один не достигал выхода при помощи изогнутого хода, хотя бы он был землекопом по ремеслу, каковыми являются преимущественно навозные жуки. Заключенные под решетчатый колпак скарабеи, геотрупы, копры, гимноплевры, сизифы и другие—все они жаждут бегства, видят вокруг себя за решеткой свободное пространство, веселый блеск яркого солнца, и ни один из них не решается подкопаться под решетку, обогнув ее под землей.

Даже у животных высшего порядка встречаются примеры той же темноты. Одюбон передает, каким способом ловили в его время в Северной Америке диких индеек. На лужайке, посещаемой этими птицами, строится из кольев, воткнутых в землю, большая клетка. В середине загородки зияет отверстие неглубокого подземелья, которое спускается под изгородь и выходит вне клетки отлогой дорожкой на простор. Серединное отверстие, достаточно широкое, чтобы сквозь него могла свободно проходить птица, занимает довольно незначительную часть загороженного места, оставляя вокруг себя обширное пространство, окруженное оградой из кольев.

Несколько пригоршней кукурузы рассыпаны внутри ловушки и вокруг нее, особенно же по отлогой дорожке, которая постепенно углубляется наподобие туннеля и выходит в середине клетки. Таким образом, ловушка для индеек представляет собой как бы постоянно открытую дверь. Птица находит ее, чтобы войти, но не умеет найти ее вновь, когда надо выйти. Как говорит знаменитый американский орнитолог, индейки, привлекаемые зернами кукурузы, спускаются по предательской дорожке, входят в подземелье и, идя далее, видят наверху свет. Еще шаг—и обжоры появляются одна за другой в клетке у выхода из подземелья. Они расходятся по загороженному месту и набивают себе зобы разбросанной в изобилии кукурузой. Когда все съедено, стая хочет выбраться наружу, но ни один из пленников не обращает внимания на серединное отверстие, через которое они вошли. Испуская тревожные крики, они кружатся по краям изгороди, бегая сотни раз по одному и тому же следу, просовывают свои шеи с красными висюльками в промежутки между кольями и, выставив головы на свободу, бьются до изнеможения.

Восстанови же, бестолковая, в своей памяти то, что происходило недавно, вспомни о проходе, приведшем тебя сюда! Если есть в твоем бедном мозгу хоть малейшие способности, обобщи две мысли и сообрази, что для твоего выхода открыт поблизости и свободен тот проход, по которому ты вошла сюда. Неотразимая приманка—свет—влечет тебя к изгороди, а к потемкам открытой ямы, через которую ты сюда вошла и через которую могла бы так же свободно выйти, ты относишься совершенно равнодушно. Чтобы понять важное значение этого прохода, тебе нужно было бы немного поразмыслить, вспомнить то, что произошло еще так недавно, но этот маленький умственный расчет свыше твоих средств. И потому ловец, возвратившись через несколько дней, найдет в своей западне богатую добычу: целое стадо.

Заслуживает ли индюк репутацию дурака, которую он составил себе? Он не кажется глупее других. Одюбон описывает его нам как одаренного некоторой разумной хитростью, выказываемой им в особенности в тех случаях, когда ему бывает нужно увернуться от нападений своего ночного врага—виргинской совы. То, что делает индюк в ловушке с подземным ходом, сделала бы всякая птица, питающая к свету такое же влечение, как он.

При несколько более затруднительных условиях могильщик повторяет нелепое поведение индюка. Когда насекомое пожелает выйти на свет после своего отдыха в неглубокой норке под краем колпака и видит, что свет слегка проходит через осыпавшуюся за ним землю, оно поднимается наверх опять через входную ямку. Оно не в состоянии рассудить, что стоит только продлить на столько же свою норку в другом направлении, чтобы выйти по другую сторону колпака и тем получить свободу. Еще один, у которого вы напрасно будете искать указание на его способность размышлять. Как и все прочие, несмотря на свою баснословную известность, он имеет руководителем лишь бессознательные побуждения инстинкта.