Лунный копр и бизон

Лунный копр и бизон

Меньшей величины, чем испанский копр, и менее требовательный относительно теплоты климата, лунный копр (Copris lunaris Lin.) сейчас подтвердит нам то, что мы узнали от сизифа о значении помощи отца в заботах о потомстве. В наших местах нет равного ему по странной наружности самцов (рис. 40). Рог на лбу, на середине переднеспинки возвышение с двойным зубцом, по бокам острые алебарды с глубокой расширяющейся выемкой.

Климат Прованса и скудость пищи в зарослях тмина не подходят ему. Ему нужны менее сухие местности, с пастбищами, где бычий навоз доставлял бы ему обильную пищу.

Поэтому, не имея возможности рассчитывать на редких жуков, встречающихся у нас, я наполнил садок насекомыми, присланными из Турнона моей дочерью Аглаей. Она прислала мне шесть пар, которые я сейчас же поместил в садок, где в прошлом году работал испанский копр, и кормлю их изобильно навозом, доставляемым коровой соседки. Переселенцы не проявляют ни малейшей тоски по родине и бодро принимаются за работу под таинственным покровом кучки.

Рис. 40. Лунный копр (Copris lunaris L.)

Первые раскопки производятся мной в июне. Я в восхищении от того, что открывает мой нож, режущий землю отвесными ломтями. В песке каждая пара вырыла себе великолепную комнату; такой просторной и с таким смело сделанным сводом я не встречал ни у скарабея, ни у испанского копра. Большая ось достигает 6 вершков и более, но потолок очень низкий, поднимается только до 1¹/₂ вершка.

Содержимое соответствует величине жилища. Это—пирог, величиной с ладонь, умеренной толщины и различной формы: овальный, изогнутый в виде почки, имеющий вид звезды с короткими зубцами, удлиненный в виде язычка и т.д. Существенное, неизменное, состоит в следующем: в шести булочных моего садка всегда оба пола присутствуют возле кучи теста, которое, будучи предварительно замешано по всем правилам, теперь бродит.

Что доказывает эта продолжительность семейной жизни? Она доказывает, что отец принимал участие в рытье норки, в приготовлении провизии и внесении ее в норку. Бесполезный и праздный лентяй вышел бы на поверхность земли, чтобы не мешать работе. Значит, и здесь отец усердный помощник, и его помощь, по-видимому, еще продолжается. Мы это увидим.

Добрые животные, мое любопытство нарушило ваше хозяйничание Но, может быть, вы снова сделаете и исправите то, что я вам напортил. Попробуем. Я кладу новые запасы пищи, а вам надо вырыть новые норки и спустить туда то, чем замените украденный мной пирог. Сделаете ли вы это? Я надеюсь.

Моя надежда не была обманута. Месяц спустя, в половине июля, я позволяю себе сделать второй осмотр. Опять построены такие же просторные подвалы, как вначале. Кроме того, пол их и часть боковых стен устланы мягким навозом. Оба родителя еще присутствуют здесь; они расстанутся только в конце воспитания. Отец, менее одаренный семейными привязанностями или, может быть, более боязливый, старается скрыться через коридорчик по мере того, как свет проникает во взломанное жилище; мать сидит неподвижно на своих дорогих шарах, имеющих форму яйцевидных слив, похожих на сливы испанского копра, только меньшей величины.

Будучи знаком со скромным количеством шаров этого последнего, я совершенно поражен тем, что нахожу здесь. В одной норе я насчитываю до восьми овоидов, сложенных в один слой и обращенных вверх суженными концами с колыбелькой вылупления. Несмотря на то что комната очень просторна, она вся загромождена: едва остается место для родителей. Она походит на птичье гнездо, совершенно наполненное яйцами.

Польза от присутствия отца в гнезде очевидна, когда нужно копать помещение и собирать запасы; но она менее ясна, когда мать разрезает свою булку на части, отделывает свои овоиды, полирует их и присматривает за ними.

Я пробовал выяснить степень участия самца во всех этих работах, поместив пару в стеклянную банку, прикрытую футляром из картона. Самец, когда я его захватывал внезапно, сидел на шарах почти так же часто, как и самка; но между тем как мать несколько раз не прекращала своих робких занятий, он, более трусливый и менее поглощенный, падал, как только делалось светло, и старался спрятаться в изгибах кучи. Нет никакого средства увидеть его за работой, настолько быстро бежит он от света.

Если он отказался показать мне свои способности, то их обнаружило самое присутствие его на верху шаров. Недаром он был в этом неудобном положении, малоблагоприятном для сонливости праздношатающегося. Он так же, как и его подруга, присматривал, подправлял поврежденные шары и прислушивался через стенку к успехам питомцев. То немногое, что я видел, приводит меня к заключению, что отец почти соперничает с матерью в хлопотах по хозяйству вплоть до наступления окончательной самостоятельности семьи.

Благодаря этой привязанности отца порода выигрывает в численности. В доме копра испанского, где мать работает одна, находится самое большое четыре питомца, часто два или три, иногда один. В доме же лунного копра, где оба пола живут вместе и приходят на помощь друг другу, их насчитывается до восьми—двойное количество самого большого населения первого. Трудолюбивый отец имеет здесь превосходное свидетельство в пользу своего влияния на судьбу семьи.

Кроме работы вдвоем, это благоденствие требует еще одного условия, без которого усердие четы не было бы достаточным. Прежде всего, чтобы сделать семейство многочисленным, нужно иметь, чем его прокормить. Вспомним в общем способ снабжения гнезда съестными припасами у копров. Они не хватают где попало, по примеру катальщиков шаров, свою добычу, которая затем соединяется в шар и катится в норку; они водворяются непосредственно под найденной кучей и режут из нее, не покидая жилища, охапки, собираемые одна за другой, пока не получится достаточный запас в гнезде.

Копр испанский, по крайней мере в соседних со мной местностях, пользуется овечьим навозом, который отличается превосходным качеством, но малоизобилен даже тогда, когда кишки поставщика нахолятся в самом лучшем состоянии. Скудный кусок может доставить пищу только для двух или трех личинок. Здесь численность семьи ограничивается недостатком припасов, находящихся в ее распоряжении.

Лунный копр работает в других условиях. Его страна предоставляем ему навоз рогатого скота, обильный амбар, в котором, не истощая его, насекомое находит, чем удовлетворить нужды своего племени. Тому же благоденствию содействует обширность помещения, исключительный по смелости свод которого может укрыть число шаров, несовместимое с менее просторной норкой испанского копра.

За неимением простора в доме и хорошо устроенной квашни это последний умеряет число своих детей и доводит его иногда до одного. Причина такой бедности не яичники ли? Нет. В предшествующем исследовании я показал, что, имея свободное место и достаточно пищи, мать испанского копра может удвоить, и даже более, обычное число шаров в гнезде: я получил тогда от одной самки семейство из семи детей. Превосходный результат, но сильно уступающий доставленному мне другим, позднейшим исследованием, лучше проведенным.

На этот раз я вытащил из гнезда испанского копра все шары, кроме! одного, чтобы не обескураживать мать моим воровством. Не находя под ногами ничего из прежних произведений, она, может быть, утомлялась бы безуспешной работой. Когда булка ее работы бывала использована, я замещал ее другой, моей работы. Я продолжаю таким образом, отнимая шары, только что оконченные, и возобновляя до отказа насекомого истощенную пищевую глыбу.

От пяти до шести недель испытываемая упорствует с ненарушимым терпением в желании населить свое, всегда пустое, помещение. Наконец наступает летняя жара, которая останавливает жизнь своим чрезмерным теплом и засухой. Мои булки—в пренебрежении, как бы ни было тщательно их изготовление. Мать, которой овладело оцепенение, отказывается от работы. Она углубляется в песок у основания последнего шара и ожидает там сентябрьского ливня-избавителя. Она дала 13 овоидов, из которых каждый превосходно вылеплен и каждый снабжен яйцом; 13— число небывалое в летописях копра; 13 —на 10 больше обыкновенного, числа яиц.

Вывод готов: если испанский копр ограничивает численность своей семьи узкими пределами, то это происходит никак не от бедности яичников, но из страха бескормицы.

Рис. 41. Навозник бизон (Bubas bison L.) со спины: (самец; головка и переднеспинка самки. (По Kflster)

Третий навозник, который обнаружил передо мной отцовский инстинкт, опять иностранец. Я получил его из окрестностей Монпелье. Это—навозник-бизон (Bubas bison L.), жук с крепкой спиной, с короткими ногами, сжатый в массивный прямоугольник, что является признаком силы (стр. 2, рис. 3 и рис. 41). Он имеет на голове два коротких, небольших рога, похожих на кривые рога буйвола. Его переднеспинка продолжается в виде тупого носа, справа и слева которого находятся две изящные ямки. Общий вид и форма самца приближают его к разряду копров. Энтомологи, действительно, без колебаний ставят его рядом с копрами, очень далеко от геотрупов. Согласуется ли, однако, твое мастерство с местом, данным тебе систематикой? Что ты умеешь делать?

Меня восхищают иногда классификаторы, которые, изучая на трупе рот, ногу, усик насекомого, приходят порой к счастливым сближениям и умеют, например, соединить в одном подразделении скарабея и сизифа, столь различных по внешности и столь похожих по образу жизни. Но этот способ, пренебрегающий высшими проявлениями жизни, ради исследования мелочных подробностей строения на трупах, слишком часто вводит нас в заблуждение относительно истинных способностей насекомого, которые совсем иного разряда, чем количество суставов в усиках. Бизон, вслед за многими другими, возвещает нам, что он не на месте. Сосед копров по своему строению, он стоит гораздо ближе к геотрупам по своему искусству. Как эти последние, он делает колбасы и одарен отцовским инстинктом.

Около середины июня я осматриваю мою единственную пару. Под крупной бараньей кучей начинается свободный на всем своем протяжении, отвесный ход в палец толщиной, идущий на глубину одного фута. Низ этого колодца разветвляется на 5 расходящихся вегвей, из которых каждая занята колбасой, напоминающей колбасу геотрупов, но менее длинную и менее объемистую. На нижнем конце колбасы сделана колыбель вылупления, круглая, обмазанная внутри полужидким выделением. Яйцо овальное, белое и относительно большое, как это бывает у навозных жуков (рис. 43).

Словом, грубая работа бизона есть почти воспроизведение работы геотрупа. Я обманулся: я ожидал лучшего. Изящество насекомого заставляло предполагать более совершенное искусство, большую опытность в лепке груш, желваков, шаров, овоидов. Еще раз: воздержимся от суждений по внешности о животных, так же, как и о людях. Строение не дает умения.

Рис. 42. Навозник буйвол (Bubas bubalus. Oliv.). (По Calwer)

Я застаю пару на перекрестке, куда выходят 5 глухих отростков с колбасами. Ворвавшийся свет сделал ее неподвижной. До тревоги, произведенной моими раскопками, что делали на этом месте два верных товарища? Они присматривали за пятью помещениями, уминали последнюю колбасу и дополняли ее новыми прибавками вещества, спущенного сверху и взятого из кучи, служащей покрышкой колодца. Они приготовлялись, может быть, вырыть шестую комнату и убрать ее, как и другие. Па крайней мере, я узнал, что подыматься со дна колодца в амбар на поверхности приходится, должно быть, часто; оттуда между ногами одного спускаются кусочки вещества, которые другой постепенно сдавливает над яйцом.

Колодец действительно свободен на всем своем протяжении. Кроме того, чтобы предупредить возможность осыпания, стены его покрыты штукатуркой от одного конца до другого. Эта обмазка сделана из того же вещества, что и колбасы, и достигает толщины в один миллиметр. Она сплошная и довольно правильная, без слишком дорогой отделки. Отец отлично мог бы взять на себя эту работу обмазывания канала во время отдыха, который дает ему мать, занятая изготовлением своей нежной колбасы, слой за слоем. Геотруп—новый образчик промыслового сходства—показал уже нам подобную облицовку, правда менее правильную и менее совершенную.

Лишенная своих колбас, благодаря моему любопытству, чета бизонов снова принялась за работу и доставила мне в середине июля три других колбасы. Всего восемь. Но в этот раз я нашел обоих моих пленников мертвыми: одного на поверхности, а другого в земле. Случай ли это? Или, скорее, не составляет ли бизон исключение по своей долговечности из среды скарабеев, копров и других навозников, видящих свое потомство и даже вступающих следующей весной во второй брак?

Рис. 43. Нижняя часть норки бизона

Я склоняюсь в пользу общего закона жизни насекомых, которым вследствие краткости их жизни отказано видеть свое семейство, потому что в моем садке, насколько я знаю, не случилось ничего дурного. Если моя догадка справедлива, то почему бизон, похожий до наступления старости на копра, погибает скорее—как только устроено его семейство, подобно обыкновенному большинству? Еще одна загадка, остающаяся без цвета!

Я думаю, что скажу довольно насчет личинки, если упомяну о ее изогнутости в крючок, о ее спинном кармане, о быстроте ее испражнений и о способности ее затыкать проломы помещения—черты и способности, общие всем навозным жукам. В августе, когда проведенная в своей срединной части колбаса становится похожей на изорванный чехол, личинка отступает к нижнему концу и там отделяет себя от остальной пустоты круглым сводом, материалы для которого доставляет карман с раствором замазки.

Работа личинки—прелестный шар, равный по объему большой вишне—представляет собой мастерское произведение зодчества навозников, подобное тому, что показал нам когда-то онтофаг рогатый. Легкие шероховатости расположены концентрическими рядами и чередуются, как черепицы на крыше. Каждая из них должна соответствовать удару лопатки, кладущей на место свою часть раствора (рис. 44).

Эту вещь, не зная ее происхождения, можно принять за косточку какого-нибудь заморского плода. Род толстого околоплодника довершает обман. Последний образуется коркой колбасы, окружающей заключенное в середине сокровище и легко спадающей, так же как ореховая шелуха, отделяющаяся от ореха. Кто вскроет ее, сильно удивится, найдя эту великолепную косточку вод грубой оболочкой.

Такова комната, созданная для превращения. Личинка проводит там зиму в оцепенении. Я надеялся весной получить взрослое насекомое. К моему крайнему изумлению, личиночное состояние удержалось до конца июля. Итак, до появления куколки необходим приблизительно год.

Рис. 44. Ячейка бизона с коконом

Такое медленное созревание удивило меня. Бывает ли то же и на свободе полей? Я так думаю, потому что в неволе садка, насколько я знаю, ничего не случилось такого, что могло бы вызвать подобное замедление. Итак, я записываю вывод из моих наблюдений, не опасаясь ошибки: неподвижная в своем красивом и плотном сундучке, личинка жука бизона употребляет двенадцать месяцев для превращения в куколку, тогда как личинки других навозников превращаются в несколько недель. Что касается того, чтобы указать, даже предположительно, причину этой странной продолжительности, надо признаться, что это обстоятельство нужно оставить в преддверии необъяснимого.

Твердая, как косточка, скорлупа кокона размягчается сентябрьскими ливнями, уступает толчкам затворника, и взрослое насекомое выходит на свет, чтобы жить в весельи, сколько позволит тепловатая погода осени. С первыми холодами жук выбирает себе под землей зимнее помещение, а весной появляется снова и снова начинает тот же круг жизни.

Из всех изложенных наблюдений следует, что некоторые навозные жуки составляют исключение из общего в мире насекомых закона— равнодушия отцов, и что им знакомо сотрудничество последних в хозяйстве. У них отец работает над устройством семьи почти с таким же усердием, как и мать. Откуда у этих избранных дар, доходящий почти до нравственности?

Можно было бы сослаться на дорого стоящее устройство жилища для молодых. Не выгоднее ли, чтобы отец в интересах вида пришел на помощь матери с того времени, как явилась надобность в приготовлении детям жилища и пропитания? Работа вдвоем даст им благосостояние, которого не дает изнуряющая силы работа в одиночку. Основание превосходное, но чаще опровергаемое действительностью, чем подтверждаемое ею.

Почему у сизифа самец—трудящийся отец семейства, в то время как у скарабея он бродяжничает без дела? А между тем у обоих катальщиков шаров одно и то же мастерство, один и тот же способ воспитания. Почему лунный копр знает то, чего не ведает его ближайший родич—испанский копр? Первый помогает своей подруге и никогда ее не покидает. Второй рано разводится с ней и покидает семейный очаг прежде, чем бывают собраны и вымешаны жизненные припасы для выводка. Однако же и здесь и там те же усиленные расходы на яйцеобразные шары, которые и после размещения их в погребе требуют долгого надзора. Сходство произведений могло бы внушить мысль о сходстве нравов, но такая мысль была бы заблуждением.

Обратимся к перепончатокрылым, бесспорно первым среди собирателей наследства для потомства. Будь заготовляемое для детей добро горшком меда или корзиной дичи, отец не принимает участия в его сборе. Он даже не сделает взмаха лапкой, когда нужно очистить переднюю часть жилища. Ничегонеделание есть его неизменное правило. Итак, в данных случаях очень разорительное воспитание семьи не внушило отцовского инстинкта. Где же мы найдем ответ?

Расширим вопрос. Оставим насекомое и на время займемся человеком. Мы также имеем свои инстинкты, из которых иные называются гениями, когда достигают степени могущества, возвышающей их над посредственностью. Необыкновенное, высящееся над плоскостью пошлости, восхищает нас; светлая точка, блистая в привычной нам тьме, очаровывает нас. Мы удивляемся и, не понимая, откуда происходят у того или другого эти великолепные дарования, говорим: «У них есть шишка».

Пастух коз развлекается, делая расчеты над кучей маленьких камешков. Постепенно он делается счетчиком, поражающим нас своей быстротой и точностью при самом коротком напряжении мысли. Он пугает нас наплывом огромных чисел, которые укладываются в порядке в его уме, а нас подавляют своим безвыходно смешанным размещением. Этот чудодейственный фокусник арифметики имеет инстинкт, гений, математическую шишку.

Другой, в возрасте, когда нас восхищают мяч и волчок, забывает игры, удаляется от шума и прислушивается к поющим в нем отзвукам небесных арф. Его голова— собор, полный звуков воображаемого органа. Богатые звуки тайного концерта, которые он один слышит, погружают его в очарование. Мир этому избранному, который когда-нибудь своими музыкальными дарованиями возбудит в нас благородные волнения! Он имеет инстинкт, гений, шишку звуков.

Третий мальчуган пробует обрабатывать гончарную глину в удивительные по правдивости и наивной неловкости фигурки. Концом ножа он заставляет кусочек дерева гримасничать, как шутовскую маску, и доводит его до сходства с овцой и лошадью. Он вырезает на мягком камне изображение своей собаки. Пусть его работает! Если Небо поможет ему, он, может быть, будет знаменитым ваятелем. Он имеет инстинкт, гений, шишку форм.

Также и с другими, в каждой отрасли человеческой деятельности: в искусстве и в науке, в промышленности и в торговле, в литературе и в философии. В нас с самого начала есть зародыш того, что отличит нас впоследствии от обыкновенной толпы. Мы имеем, одни в одном направлении, другие—в другом, и в различных степенях, отличительные особенности неизвестного происхождения. Они существуют потому, что существуют, и никто больше этого не знает. Эти дары не передаются: талантливый человек может иметь тупоумного сына. Они также и не приобретаются, но совершенствуются посредством упражнения. Кто не имеет их в зародыше в своих жилах, тот никогда, несмотря на все старания и личное образование, не будет иметь их.

То, что мы называем инстинктом, когда говорим о животном, подобно гению. Это возвышенности, там и сям поднимающиеся над обыденными плоскостями. Инстинкт передается неизменный и в равной степени всем представителям одного вида; он непрерывен и общ, чем отличается от гения, непередаваемого и различного у каждого. Как неустранимое наследие семьи, инстинкт достается всем без отличия. На этом различие прекращается. Он не зависит от сходства в строении и проявляется, как гений,—то здесь, то там, без всякого веского повода. Ничто не может его устранить, ничто в строении животного его не объясняет. Если бы спросить об этом навозников и прочих насекомых, каждого, имеющего свой род искусства, они ответили бы нам, если бы мы могли понять их: «Инстинкт — это гений животного».