Инстинкт отца Сизиф

Инстинкт отца Сизиф

Только у высших животных отцы несут родительские обязанности. Птица занимает в этом случае первое место, но у более низших животных мы видим полное равнодушие отца по отношению к семье. Очень мало насекомых представляют исключение из этого правила. Как ни одержимы они бешеным пылом воспроизведения, но отцы почти все, коль скоро мгновенная страсть удовлетворена, рвут немедленно семейные связи и беззаботно удаляются от семьи, которая может выходить из затруднений, как сумеет.

Эта отеческая холодность, отвратительная в высших классах животных, где слабость детенышей требует продолжительной помощи, извиняется здесь крепостью новорожденного, который без посторонней помощи может находить себе пищу, лишь бы только он находился в благоприятном месте. Если бабочке-капустнице достаточно для благоденствия ее рода положить свои яйца на листья капусты, к чему же заботы отца? Ботанический инстинкт матери не нуждается в помощи, а во время кладки яиц другой пол был бы помехой. Пусть он идет ухаживать в другом месте, а здесь он помешал бы серьезному делу.

Большей части насекомых свойственно такое несложное воспитание. Матери надобно только выбрать место, которое позволило бы детенышам тотчас по вылуплении находить самостоятельно подходящую пищу. В таких случаях нет никакой нужды в отце. После свадьбы этот праздношатающийся, отныне бесполезный, влачит еще несколько дней вялую жизнь и, наконец, погибает, не оказав ни малейшего содействия устройству своего потомства.

Дела, однако, не всегда идут с такой жестокостью. Существуют породы, которые заранее приготовляют своему семейству пищу и кров. Именно так поступают перепончатокрылые, искусные в устройстве кладовых—кувшинов, мешков, куда собирается медовое месиво, предназначенное для потомства; они же знают в совершенстве искусство делать норы, где складывается в кучи дичь, пища личинок. Но в этой огромной работе, одновременно строительной и продовольственной, в этом труде, на который затрачивается целая жизнь, мать работает одна, заваленная работой сверх меры, истощенная. Отец, опьяненный солнечным светом, праздно взирает на работу доблестной матери и считает себя освобожденным от всякого труда, после того как он немного поухаживал за ней и за ее соседками.

Почему он не помогает? Почему он не берет примера с семейной жизни ласточек, у которых оба родителя приносят солому и комки грязи для постройки гнезда и мушек для птенцов? Ничего этого он не делает, ссылаясь, может быть, в извинение на свою относительную слабость. Плохая отговорка: срезать кусочек листа, наскоблить пушок с бархатистого растения и принести немного грязи—это работа не свыше его сил. Он отлично мог бы помогать, хотя как подмастерье, и подавать то, что мать, более сведущая, клала бы на место. Настоящая причина его бездействия —неспособность.

Странная вещь: перепончатокрылые насекомые, наиболее одаренные, не знают, что такое работа отца. А этот, в котором нужды его потомства, казалось бы, должны были развить высокие способности, остается таким же ограниченным, как и самец бабочки, семью которой так легко устроить. Это свойство инстинкта ускользает от наших самых основательных предположений.

К нашему крайнему удивлению, мы видим, что навозники одарены в высокой степени этим благородным свойством инстинкта, которого лишены медоносные насекомые. У некоторых навозников отец и мать работают вместе для своей семьи. Вспомним чету геотрупов, заготовляющих вместе пищу для личинок. Это удивительный пример семейного единения среди разобщения, проявляемого всеми. К этому примеру, единственному до сих пор, продолжительные исследования позволяют мне в настоящее время присоединить еще три не менее интересных примера, доставленных мне также навозниками.

Я сейчас изложу их, но изложу вкратце, так как во многом это повторение истории священного скарабея, испанского копра и других. Прежде всего расскажу о сизифе (Sisyphus schoefferi Lin.), самом маленьком и самом усердном из наших катальщиков шаров (рис. 37). Ни один не сравнится с ним в проворстве при неловких кувырканиях и внезапных карабканиях по невозможным дорожкам, куда его заводит упрямство. За эти-то безумные гимнастические упражнения Латрейль и дал ему имя Сизифа, знаменитого обитателя древнего ада. Несчастный ужасно трудился в аду, чтобы втащить на верхушку горы большой камень, но каждый раз, как бедняга добирался до самой вершины горы, камень ускользал от него и скатывался вниз. Начинай снова, бедный Сизиф, начинай все снова и снова: твое мучение кончится только тогда, когда кусок, который ты тащишь, будет плотно уложен там, наверху.

Это предание мне нравится. Это отчасти история многих из нас, не отвратительных злодеев, достойных вечных мучений, а обыкновенных трудолюбивых людей, полезных для будущего. Им надо искупить только одно преступление: свою бедность. Полвека и более карабкался я вверх, оставляя окровавленные лохмотья на острых выступах тернистого подъема. Я иссушил свои мозги и жилы; я без всякого расчета истратил запас своих сил для того, чтобы укрепить там, вверху, в надежном месте, мое гнетущее бремя—мой хлеб насущный, и лишь только хлеб, достигая до места, приходил в равновесие, как снова начинал скользить вниз и падал. Начинай снова, бедный Сизиф, все начинай и начинай снова, до тех пор, пока твоя глыба, падая вниз в последний раз, раздавит твою голову и освободит тебя навеки.

Но сизиф-насекомое не знает этих горестных размышлений. Проворный, беззаботный, он весело карабкается по крутизне, всюду таща за собой свое бремя—то хлеб для себя, то хлеб для своего потомства. Он очень редок в наших местах, и мне не удалось бы собрать его в достаточном количестве для моих исследований без одного помощника, которого теперь будет уместно представить читателю, так как он не один раз будет появляться в этих рассказах.

Это мой сын, маленький Поль, мальчик семи лет. Усердный товарищ моих охот, он знает, как никто из детей его возраста, тайны стрекоз, кобылки, сверчка, а в особенности навозников—его великой отрады. С расстояния двадцати шагов его зоркий глаз различает кучки, где находятся их норки; его чуткое ухо различает нежное стрекотание кузнечика, которого я совсем не слышу. Я пользуюсь его зрением и слухом, а взамен даю ему мысль, которую он принимает с полным вниманием, подняв на меня свои большие голубые вопрошающие глаза. У маленького Поля есть свой садок, в котором скарабей приготовляет свои груши, есть свой садик, величиной с платок, где растут бобы, и есть лесная плантация, состоящая из четырех дубов вышиной в фут.

Рис 37. Сизиф Шеффера (Sisyphus schoefferi L.)

Сколько хороших вещей могла бы насадить в детские головы естественная история, если бы только наука удостоила детей своим вниманием. Если бы наши школьные казармы решились к мертвой, книжной науке прибавить изучение живой природы; если бы пределы программ, любезных чиновникам, не стесняли проявления самостоятельного почина! Дружок мой, Поль, постараемся насколько возможно больше изучать природу на месте, между ежевикой и розмарином. Мы приобретем здесь силу тела и духа и гораздо скорее найдем истинное и прекрасное, чем в старых книгохранилищах.

Сегодня праздник. Мы встали очень рано ввиду предполагаемой прогулки. Приближается май, сизиф, должно быть, появился. Надо осмотреть тощий лужок под горой, по которому прошло стадо. Нам надо разломать пальцами один за другим шарики овечьего навоза, подсохшие на солнце сверху, но мягкие еще внутри. Там мы найдем сизифа, забившегося туда в ожидании более свежей находки, которую доставит ему стадо вечером.

Знакомый с этим на основании прошлогодних случайных находок, я объясняю это Полю, и он мастерски принимается исследовать шарики один за другим. Очень скоро я имею больше, чем мне надо: у меня шесть пар сизифов.

Их можно воспитывать без садка. Достаточно для этого поставить колпак из металлической сетки на слой песку с пищей по их вкусу. Они так малы, с вишневую косточку! Но форма их тела интересна. Они коренасты, а сзади вытянуты острием; ножки их очень длинны, раздвинуты, походят на лапки паука; задние несоразмерно длинны, изогнуты и приспособлены для обхватывания шара. Брак совершается в начале мая, на поверхности земли, между неровностями пирожка, которым только что угощались. Скоро наступает время устраивать семью. Оба супруга с одинаковым рвением принимаются месить, тащить и зарывать в землю пищу для своих детей. Резцами передних ног отделяется кусочек навоза подходящей величины и из него приготовляется шарик величиной с крупную горошину. Без помощи механического вращения комочек превращается в шарик, не будучи сдвинут с места. Все это делается скоро. Теперь надо катить его, чтобы он покрылся корочкой, которая предохранит мякиш от слишком быстрого высыхания.

Мать, которую можно отличить по ее более крупной величине, впрягается на почетном месте, впереди. Положив передние лапки на шарик, а задние оставив на земле, она тащит шарик к себе, пятясь задом, а отец толкает его от себя, стоя в обратном положении, головой вниз. У священного скарабея также работают вдвоем, но совершенно с другой целью. Чета сизифов заготовляет провизию своей личинке, а скарабеи готовят запас, который будет съеден под землей двумя случайно встретившимися товарищами. Итак, чета сизифов отправляется без определенного места назначения, через всякие неровности почвы, которых невозможно избежать, когда пятишься назад. Да если бы сизиф и видел эти препятствия, то не постарался бы обойти их, что доказывает его упорное желание влезть на решетку металлического колпака. Трудное и неосуществимое предприятие. Уцепившись коготками задних лапок за проволоку, мать тащит ношу к себе, потом она обхватывает шарик, подымает его вместе с прицепившимся к нему отцом и держит их обоих на весу. Напряжение слишком велико, чтобы долго продолжаться. Шар и супруг падают, а мать сверху смотрит с минутку, удивленная, потом сейчас же падает для того, чтобы опять ухватиться за шар и возобновить попытку невозможного восхождения. После многочисленных падений стремление кверху, наконец, оставляется.

Передвижение по плоскости совершается также не без помех. Каждую минуту на маленьких возвышениях ноша опрокидывается, и носильщики летят кувырком; но это все сущие пустяки. Они тотчас же приподнимаются и с такой же бодростью занимают снова свои места. Все эти падения и толчки переносятся с такой беззаботностью, что можно подумать, будто их ищут нарочно. Да и в самом деле, разве не надо сделать шар более плотным и твердым? А потому толчки, падения и опрокидывания входят в расчеты. Такое безумное таскание шарика длится часами.

Наконец, мать, когда считает, что шар достаточно отделан, отдаляете немного в поисках удобного для него места. А отец сторожит, навалившись на сокровище. Если отсутствие подруги слишком затягивается, то он от скуки развлекается тем, что быстро вертит шарик между задними ножками, приподнятыми на воздух. Он как бы играет своим дорогим шариком и измеряет его своими кривыми ножками, чтобы удостовериться в его правильности.

Мать между тем выбрала подходящее место и сделала на нем начало углубления, к которому они вдвоем и подкатывают шар. Отец, неусыпный сторож, не выпускает его из ног, тогда как мать роет ножками и головой. Скоро углубление достаточно велико для того, чтобы в нем поместился шар, который необходимо все время не терять из вида, чтобы паразиты не овладели им. Насекомое должно быть уверено, что шар в безопасности от паразитов, для того чтобы решиться рыть дальше. Маленькому хлебцу, оставленному на пороге норки до ее окончания, угрожает немало опасностей, так как здесь нет недостатка в афодиях и мушках, которые могут овладеть им. Надо наблюдать и остерегаться.

Итак, шарик втащен наполовину в начатую норку. Мать снизу обхватывает его и тащит, а отец сверху умеряет толчки и предупреждает падение. Все идет хорошо; опять начинается рытье норки, и спускание продолжается с той же осторожностью. Еще несколько усилий, и шар—под землей с обоими землекопами. Затем некоторое время следует то же, что мы только что видели. Чтобы увидеть что-нибудь новое, подождем полдня.

Если наше внимание не утомится, то мы увидим, как отец один появился вновь на поверхности земли и притаился в песке неподалеку от норки. Мать, задержанная под землей заботами, в которых ее товарищ не может помочь ей, выходит обыкновенно на другой день. Когда она появляется, отец выходит из своего убежища, и чета отправляется вместе к куче навоза, где сначала подкрепляется, а потом отделяет новый кусок для совместного приготовления нового шара, повторяя все, что было только что рассказано.

Эта супружеская верность мне нравится. Является ли она у сизифов общим правилом? Я не решусь утверждать этого. Здесь должны быть и ветреники, которые в суете, на пиру, забывают первую булочницу, подмастерьем которой они были, и посвящают себя услугам другой, встреченной случайно. Здесь бывают и временные браки, прекращающиеся после одного простого шара. Но это не важно: то немногое, что мне пришлось увидеть, внушает высокое уважение к семейным нравам сизифа. Отец приготовляет вместе с матерью и переносит в норку шар, помогает рыть норку, вытаскивая наружу вырытую землю, и наконец, он в большинстве случаев верен своей подруге.

Священный скарабей показывает нам также некоторые из этих качеств. Он также перекатывает шар вдвоем. Но, повторяем, он делает это из эгоизма: оба сотрудника работают каждый для себя лично. Это их пирог для собственного пира. В материнских же заботах самец-скарабей не принимает никакого участия. В этом отношении между скарабеями и сизифом огромная разница.

Норка сизифа есть узкая комнатка на умеренной глубине, как раз только достаточной ширины для движений матери. Теснота жилища указывает на то, что отец и не может здесь долго оставаться. Когда норка готова, он должен удалиться, чтобы дать матери возможность свободно двигаться. И действительно, мы видели, что он выходит на поверхность гораздо раньше матери.

В норке лежит только один предмет, образец ваятельного искусства, представляющий собой в маленьком виде грушу скарабея. Благодаря ее крошечной величине мы должны еще больше ценить гладкость ее поверхности и изящество ее изгибов (рис. 38). Большой диаметр ее колеблется между четвертью и половиной вершка (11—18 мм). Из произведений навозников это самое изящное.

Но не долго оно остается в таком виде. Скоро хорошенькая грушка! покрывается узловатыми наростами, черными и искривленными, которые безобразят ее своими бородавками. Сначала я не знал, откуда они взялись. Я думал было, что это какие-нибудь навозные грибки, но личинка вывела меня из заблуждения. Она, по обыкновению, изогнута крючком и имеет на спине большой карман, или горб, знак того, что она быстро выделяет отбросы. Эта личинка, как и личинка скарабея, затыкает все случайные проломы в коконе своими выделениями. Сверх того, она занимается искусством приготовления вермишели, что неизвестно другим катальщикам шаров, за исключением широковыйного скарабея, который, однако, редко применяет это искусство.

Личинки различных навозников употребляют свои отбросы для того, чтобы штукатурить ими свое помещение, которое настолько просторно, что в нем не надо проделывать временных окон для выбрасывания навоза наружу. Но личинка сизифа, оттого ли, что помещение ее недостаточно просторно, или по каким-либо другим, ускользнувшим от меня, причинам употребляет только часть своих отбросов для установленной обмазки, а остальное выбрасывает наружу.

Когда заключенная в грушу личинка уже довольно велика, нам придется увидеть—в тот или другой момент,—как одна из точек на поверхности груши увлажняется, размягчается и утончается; потом через эту перегородку появляется струя темно-зеленой жидкости, которая оседает вниз завитками (рис. 39). Образовалась бородавка, чернеющая при высыхании. Что же произошло? В стене своего кокона личинка проделала временную дырочку, в которой еще остается тонкая заслонка, и через эту дырочку выбросила излишек замазки, который не могла употребить в дело внутри. Она испражнилась через стену. Отдушина, сделанная нарочно, не нарушает безопасности личинки, так как она сейчас же плотно затыкается основанием выпущенной струйки, которое личинка сдавливает ударами своей лопаточки. При таком быстром затыкании пища сохранится в свежем виде, несмотря на частые разрывы, и нет никакого риска, что сухой воздух проникнет внутрь груши.

Рис. 38. Груша сизифа Шеффера

Рис. 39. Груша сизифа Шеффера с извержениями личинки

Сизиф, по-видимому, понимает, какой опасности подверглась бы позднее, среди лета, его груша, такая маленькая и так неглубоко зарытая в землю. Он очень предусмотрителен и очень рано работает: в апреле и в мае, когда жара умеренная. С первой половины июля, прежде наступления ужасной летней жары, его потомство начинает взламывать коконы и принимается за поиски навозных куч, которые доставят им пищу и кров в течение знойного времени. Затем наступят краткие радости осени, возвращение под землю для зимней спячки, весеннее пробуждение и, наконец, в завершение круга, праздник скатывания шаров.

Еще одно замечание о сизифе. Мои шесть пар под металлическим колпаком доставили мне 57 населенных груш—значит, в среднем девять детей на семью; этого числа священный жук далеко не достигает. Чему приписать такую плодовитость сизифа? Я вижу этому только одну причину: отец работает здесь наравне с матерью. Семейные тягости, которые изнурили бы силы одной, не слишком тяжелы, когда разделяются между двумя.