Устройство гнезда

Устройство гнезда

В сентябре и в октябре, когда осенние дожди пропитают почву, геотрупы устраивают свои гнезда, довольно грубые сравнительно с тем, чего можно было бы ожидать от этих сверлильщиков земли. Если надо устроить себе убежище, которое защищало бы от зимних холодов, то геотруп заслуживает вполне это имя: ни одно насекомое не роет такого глубокого колодца и с таким проворством, как геотруп. В песчаных почвах я находил норки глубиной до 1 ¹/₂ аршина. Другие рыли еще глубже, и я терял терпение при раскапывании их и портил инструменты. Действительно, этот искусный землекоп при наступлении холодов может спуститься на такую глубину, куда мороз не достигает.

Что же касается до помещения семьи, то это другое дело. Благоприятное время года коротко: не хватило бы времени, если бы пришлось для каждой личинки устраивать такую глубокую норку. В 4—5 недель надо устроить жилище и заготовить провизию для довольно многочисленного семейства, что исключает возможность рытья таких глубоких колодцев.

Но предосторожности для охраны потомства будут приняты. Устроив семью, взрослое насекомое, ничем не защищенное, должно устраивать зимнее помещение для себя на значительной глубине, откуда весной оно выйдет в обществе своих детей, как это бывает у скарабеев. Но ни личинка, ни яйцо не нуждаются в таком дорого стоящем убежище на зиму, потому что они защищены искусством своих родителей.

Норка для личинки роется геотрупом не глубже, чем норка копра или скарабея, несмотря на разницу во времени года. Она бывает не глубже одного фута. В моих садках, где лежит слой земли определенной толщины, я часто нахожу, что этот слой не весь прорезан норкой, что служит новым доказательством умеренной глубины этих норок.

На воле, как и в моих садках, норка всегда роется под кучей навоза, и потому снаружи ничто не выдает ее присутствия. Норка эта цилиндрическая, шириной с бутылочное горлышко, прямая и отвесная - в однородной почве, ломаная, извилистая и неправильная—в почве, в которой встречаются препятствия, требующие перемен в направлении. В моих садках, если слой земли слишком тонок, то норка, сначала отвесная, загибается под углом при встрече с полом и идет в горизонтальном направлении. Следовательно, нет определенного правила: случайности почвы определяют форму норки. В конце норки также нет ничего напоминающего обширную мастерскую, где копры, скарабеи и гимноплевры искусно выделывают свои груши и овоиды. Она просто оканчивается глухим концом такого же диаметра, как и вся норка.

Содержимое этого грубого жилища походит на колбасу, которая занимает нижнюю часть цилиндра. В длину она имеет около ¹/₄ аршина и в ширину вершок—у геотрупа навозного, а у скрытного геотрупа—несколько меньше. В обоих случаях колбаса почти всегда неправильна: то согнута, то более или менее покрыта горбиками. Это зависит от случайностей каменистой почвы: содержимое норки верно воспроизводит ее неровности и неправильности. Нижний конец колбасы закруглен, верхний конец немного вогнут (рис. 34).

Рис. 34. Навозная колбаса в норе геотрупа (Geotrupes stercorarius L.)

Вся колбаса делится на слои, которые по изогнутости напоминают стопку часовых стекол. Каждый слой, очевидно, соответствует комку навоза, принесенному в один прием и плотно вдавленному. Края каждого кружочка, труднее поддающиеся давлению, остаются на более высоком уровне, и отсюда получается маленькая вогнутость. Из этих же, менее придавленных, краев получается род коры, запачканной землей от соприкосновения со стенками норки.

Прежде чем продолжать, заметим, как разумно поступает насекомое, роя норку всегда под кучей навоза, из которого будет приготовляться колбаса. Число комков, внесенных и сдавленных один за другим, значительно. Считая толщину слоя в 4 миллиметра (цифра довольно близкая к действительности), я думаю, что насекомому необходимо сделать пятьдесят путешествий. Если бы ему приходилось каждый раз ходить за провизией на некоторое расстояние, то у него не хватило бы времени и сил на устройство гнезда для своего потомства. Разумеется, при этом предполагается, что кучка навоза должна быть достаточно велика. И действительно, когда геотруп работает для своей личинки, то всегда пользуется навозом лошади или мула, но никогда овечьим навозом. Вопрос здесь не в качестве, а в количестве. Опыты в моих садках доказывают, что овечий навоз предпочитался бы, если бы встречался большими кучками. Когда я накладываю в садки много овечьего навоза, то мои пленники очень усердно работают под ним и приготовляют мне столько колбас, что я не знаю, что с ними делать. Я их складываю слоями в большие горшки со свежей землей для того, чтобы с наступлением зимы проследить за действиями личинки; помещаю их и по одной в стеклянные трубочки и накладываю в жестяные коробочки. Все это напоминает какие-то консервы. Перемена навоза не вносит изменений в постройку, только вследствие большей нежности и пластичности его поверхность колбасы бывает более гладкой, а внутренность более однородной—вот и все.

В нижнем, всегда закругленном, конце колбасы находится колыбель вылупления — круглое углубление, куда может поместиться лесной орех (рис. 35). Как этого требует дыхание зародыша, боковые стенки колыбели довольно тонки для свободного проникания воздуха.

Рис. 35. Продольный разрез колбасы геотрупа у нижнего конца ее, для показа яйца в колыбели

Внутри колыбель покрыта зеленоватым лаком, полужидким, представляющим собой простое выпотевание пористой массы, как в овоидах копра и грушах скарабея. Здесь лежит яйцо, не приклеенное к стенкам колыбели. Это белый удлиненный эллипсоид замечательного объема, сравнительно с насекомым. У геотрупа навозного оно имеет от семи до восьми миллиметров в длину и четыре миллиметра наибольшей ширины; у геотрупа скрытного размеры его немного меньшие.

Эта маленькая ячейка, оставленная в глубине колбасы, в нижнем ее конце, нисколько не совпадает с тем, что я нахожу в книгах об устройстве гнезда геотрупов. Со слов старого немецкого автора Фриша, Мюльзан говорит о геотрупе навозном: «На дне отвесной норки мать строит, чаще всего из земли, овальный кокон, открытый с одной стороны. К внутренней стенке этого кокона она приклеивает беловатое яичко величиной с пшеничное зерно».

Я теряюсь. Никакого земляного кокона нет. Отверстия также нет. Я осматриваю гнезда множество раз и нахожу только то, что описал: никакого сходства с устройством, описанным у Мюльзана. Не печально ли видеть, как серьезные ученые, столь щепетильные при описании какого-нибудь усика или лапки насекомого, столь осторожные и подозрительные при употреблении какого-нибудь варварского названия, почти равнодушны, когда дело идет о нравах и строительном искусстве насекомого, об этом высшем проявлении его жизни. Энтомология номенклаторов делает огромные успехи, она наводняет нас, она потопляет нас. Другая энтомология, энтомология биолога, единственная достойная размышления, остается в пренебрежении до такой степени, что самый обыкновенный вид насекомых не имеет истории или требует серьезного пересмотра того немногого, что о нем сказано...

Но вернемся к колбасе геотрупа. Форма ее противоположна форме гнезд копра и скарабея, которые, будучи очень расчетливы относительно количества материала, очень щедры на заботы и на тщательную его отделку и дают своим произведениям форму, наиболее способную предохранить запасы от сухости. Геотрупу неизвестны эти мудрые предосторожности. Вместо того чтобы избегать высыхания, он как будто бы ищет его. В самом деле, посмотрите на его колбасу. Она чрезмерно длинна и грубо сбита. У нее нет плотной, непроницаемой корочки; чрезмерно большая поверхность ее вся находится в соприкосновении с землей. Здесь именно есть все для того, чтобы повлечь за собой быстрое высыхание. Что же в таком случае остается от моих выводов относительно значения формы, придаваемой запасам пищи; выводам, столь основательным по нашей логике?

Действительность говорит следующее: насекомые, приготовляющие шарики, строят гнезда среди лета, в самую жару, когда почва чрезвычайно суха. Насекомые же, делающие колбасы, делают их осенью, когда почва напитана водой. Первым надо предохранить свое потомство от опасностей, представляемых слишком сухой пищей; вторые же не знают голода от засухи, так как их припасы запрятаны в сырую почву и долго сохраняют необходимую мягкость.

Пороемся еще, и мы увидим, что осенью колбаса предпочтительнее шара. С наступлением октября, а потом ноября, дожди становятся упорны, продолжительны, но одного солнечного дня достаточно для того, чтобы просушить почву на небольшой глубине, где находится гнездо геотрупа. Не терять радостей этого прекрасного дня—важное дело. Как воспользуется им личинка?

Предположим, что она была бы заключена в большой шар, который доставлял бы ей обильную пищу. Раз напитавшись дождевой водой, этот шар упорно будет сохранять влажность, потому что форма его есть форма наименьшего испарения и наименьшего соприкосновения с почвой, освещенной и согретой солнцем. В слишком влажном и слишком плотном помещении провизия заплесневеет; наружная теплота, а также воздух будут проникать сюда плохо, и личинка извлечет мало выгоды из солнечных дней осени, из этих запоздалых лучей, которые должны были бы довести ее до полной зрелости и дать ей силы, нужные для перенесения суровой зимы. То, что было преимуществом в июле, когда надо было защищаться от излишней сухости, становится недостатком в октябре, когда надо избегать излишка влаги. А потому шар заменен колбасой.

Окончим сведениями о том, как именно строится колбаса. Присутствовать при этой работе в поле кажется мне предприятием слишком трудным, чтобы не сказать—неосуществимым. В моих садках успех обеспечен, при известном терпении и ловкости. Я вынимаю дощечку, которая поддерживает сзади искусственную почву. Тогда обнаруживается отвесная сторона этой последней, и я счищаю ее кончиком ножа до тех пор, пока встречаю норку. Если вести это дело осторожно, то можно захватить насекомых за работой, хотя они сейчас же делаются неподвижными, пораженные ворвавшимся светом. Но расположение мастерской и материалов, место и положение работников позволяют восстановить картину, которая резко прервана нами и которую нельзя возобновить до тех пор, пока длится наш осмотр. Прежде всего поражает наше внимание обстоятельство серьезного интереса и настолько исключительное, что я вижу его в царстве насекомых в первый раз. В каждой, вскрытой мной норке я нахожу двух сотрудников: самца и самку. Хозяйственные занятия распределяются здесь между двумя.

Самец уселся на дне норки в срединном углублении, на поверхности колбасы, имеющей едва дюйм длины. Что он там делал прежде, чем мы ворвались в его жилище? Его положение отвечает нам на этот вопрос: своими сильными ножками, особенно задними, он сдавливал последний слой, положенный на место. Его подруга находится вверху, почти у входа в норку. В ее ножках я вижу большую охапку навоза, которую она взяла снизу кучи, лежащей над норкой. Страх, причиненный ей тем, что я вскрыл норку, не заставил ее выпустить добычу. Она висит над пустотой, упершись в стенки норы, и все-таки крепко держит свою ношу. Дело ясно: Бавкида носила навоз, а Филимон, утаптывая его, как более сильный, делал из него колбасу. Отложив яйцо и окружив его нежными материнскими заботами, она уступила своему товарищу изготовление колбасы, а сама ограничивается скромным положением поставщика материала.

Итак, колбаса начинается в виде короткого и широкого мешочка, плотно прилегающего ко дну норки. В этом открытом мешке я нахожу оба пола среди раскрошенных и размятых кусочков навоза, может быть размятых для того, чтобы личинка имела в первое время нежную пищу. Вдвоем жуки штукатурят стенки и увеличивают толщину их до тех пор, пока ячейка сведется до диаметра, требуемого колыбелью яйца.

Это—время кладки яйца. Скромно отойдя к сторонке, самец ожидает с готовым материалом, когда надо будет закрыть населенную ячейку. Закрывание производится сближением краев мешка и прибавкой свода, образуемого плотной крышечкой. Последнее—тонкая работа, требующая, скорее, ловкости, чем силы. Ею занимается одна мать. Теперь самец простой помощник: он подает вещество, но не допускается на крышечку, которая могла бы проломиться от его сильного давления.

Скоро крыша становится толстой, крепкой и не боится больше давления. Тогда начинается грубая работа, в которой самец занимает первое место. У геотрупа навозного разница в росте и силе двух полов поразительна. Здесь, по очень редкому исключению, самец действительно принадлежит к сильному полу. Возьмите его в руку и сдавите. Если у вас кожа сколько-нибудь чувствительна, то вы его не удержите. Своими сильно зубчатыми, конвульсивно скорченными ножками он крепко царапает кожу и с чрезвычайной силой пролезает между пальцами. Это так невыносимо больно, что его приходится выпустить. В хозяйстве своем он играет роль давила. Чаще всего именно самца я нахожу на колбасе, где он утаптывает навоз, передаваемый матерью, и делает это так хорошо, что объемистый, растрепанный комок делается плотным и сливается совершенно с предыдущим.

Но мать между тем не совсем отрекается от своих прав. Я вижу и ее время от времени на дне углубления. Может быть, она спускается присмотреть за ходом работы. Ее более тонкое осязание поможет ей исправить ошибки. Очень вероятно также, что она приходит сменить самца в его изнурительной работе. Она тоже сильна и способна заменить своего сильного товарища. Во всяком случае, обыкновенное ее место—на верху норки. Я застаю ее то с одной охапкой, которую она только что отделила от кучи, то с целым запасом их, назначенным для работ внизу. По мере надобности она берет отсюда кусочки навоза и спускает их вниз.

От этого временного склада до нижнего углубления, где работает самец, тянется пустое пространство, нижняя часть которого указывает нам на другое явление в ходе работ. Стенки этого пространства обильно смазаны мягким веществом, извлеченным из навоза. Значит, прежде чем приготовлять колбасу, насекомое смазывает мазью грубые и проницаемые стены норки. Оно штукатурит их для того, чтобы предохранить личинку от течи в дождливую погоду. Эта штукатурка, не пропускающая сырости, делается в несколько приемов, по мере того как колбаса удлиняется. Мне показалось, что этим занимается мать, когда, заготовив достаточно материала, она имеет еще свободное время. Пока ее товарищ утаптывает внизу, она, дюймом выше, штукатурит.

Следствием такой общей работы является колбаса требуемой длины. Выше оконченной колбасы большая часть норки остается пустой и неоштукатуренной. Ничто не говорит мне, чтобы геотрупы занимались этой пустой частью норки. Скарабеи и копры забрасывают выход из подземной норы частью вырытой земли и делают из нее защиту перед жилищем. Геотрупы, по-видимому, незнакомы с этой предосторожностью. Все норки, которые я осматриваю, пусты сверху. В них нет ничего, кроме комочков навоза, случайно свалившихся туда из кучи или со стенок.

Такую небрежность можно объяснить тем, что все жилище покрыто сверху прочной естественной крышей. Вспомним, что геотрупы строят гнезда под большой кучей лошадиного навоза. Надо ли еще запирать дверь под такой защитой? Да, сверх того, крыша эта сама осядет и осыплется и засыплет открытый колодец без помощи родителей.

Как я уже сказал, самец геотрупа является, по очень редкому исключению, сотрудником самки во всех семейных работах. Это великолепное нововведение в царстве насекомых, и первый пример его пришлось найти у навозников. Спуститесь ниже по животному царству: вы не найдете ничего подобного. Подымитесь выше: и вы также долго ничего такого не найдете. Надо взойти на высшие ступени животного царства—к позвоночным, чтобы найти что-нибудь подобное. Геотруп соперничает в этом отношении с птицей. Гнездо его есть общая работа отца и матери. И это гнездо будет не только жилищем потомства, но и кладовой его, обильно наполненной пищей, заготовленной также совместными трудами обоих родителей.

Как это случилось, что обычай совместного труда, семейной жизни не распространился от одного вида к другим, среди всех навозников? Разве скарабеи и копры ничего не выиграли бы от этого? И как, со своей стороны, геотруп дошел до сознания преимуществ совместной работы? Беззаботность отца, представляющая собой общее явление в среде насекомых, перешедшая в данном случае в нежную заботливость, явление настолько серьезное и настолько редкое, что возникает желание отыскать причину его, если только осуществление подобного желания доступно нашим жалким способам исследования. Прежде всего является вопрос: нет ли связи между более крупным ростом самца и его трудолюбием? Одаренный большей силой, чем мать, праздный обыкновенно, самец сделался теперь усердным помощником самки. Потребность труда явилась от избытка сил, которые надо истратить.

Остережемся: это кажущееся объяснение неосновательно. У геотрупа скрытного полы почти не различаются по росту: часто даже мать бывает крупнее, а между тем отец помогает ей в труде с таким же усердием, как и навозный геотруп.

Вот еще более убедительное рассуждение. У антидий: пчел-ткачей и пчел-смолевщиц—самец, значительно превосходящий самку по росту, совершенно бездельничает. Здесь сильный шалопай предоставляет всю работу слабой матери, а сам только прогуливается да бездельничает.

Итак, не большой рост сделал из геотрупа отца семейства, труженика, преданного интересам семьи. Таким ответом ограничивается следствие справок. Продолжать исследование было бы напрасно. Можем ли мы даже льстить себя надеждой узнать когда-нибудь происхождение способностей и свойств? Отчего это насекомое имеет такой-то дар, а другое—другой? Кто это знает? Одно только ясно: инстинкт не зависит от строения тела. Геотрупы известны с незапамятных времен, энтомологи рассматривали в лупу мельчайшие подробности их тела, а между тем никто не подозревал удивительного преимущества их семейной жизни.