Смолевщицы

Смолевщицы

Во времена Фабрициуса, который установил род антидий, энтомология очень мало занималась живыми насекомыми; тогда работали только над трупами и этот лабораторный метод изучения, по-видимому, еще не пришел к концу. Внимательно изучали усик, челюсти, крыло, ножку, не спрашивая себя, каково отправление этих органов. Классифицировали живые существа почти так же, как классифицируют кристаллы. Строение тела — было все, а жизнь с ее высшими прерогативами— инстинктом и разумом не шла в счет. Правда, что вначале почти и нельзя обойтись без изучения трупов. Приходится накалывать насекомых на булавки и наполнять ими свои коробки, после чего ученый берет лупу и дает название работнику, не зная его работы. Отсюда так много в энтомологии непонятных названий.

Предложив название антидий, намекающее на любовь этих насекомых к цветам, Фабрициус не скомпрометировал себя; но в то же время не выразил этим названием ничего характерного, так как все пчелы, не менее антидий, отличаются любовью к цветам. Если бы шведский ученый знал их ватные гнезда, может быть, он дал бы им более характерное название. Что касается меня, то я должен предварительно сказать, что род антидий заключает в себе работников двух совершенно различных цехов: одни приготовляют исключительно вату или войлочек из пушка разных растений, и этих я назову шерстобитами, другие работают смолой — этих можно назвать смолевщицами.

Счастливый случай, друг прилежных, познакомил меня с четырьмя видами антидий, собирающих смолу. Это: антидия семизубчатая (A. septem-dentatum Latr.), воинственная (A. beliicosum Lep.), четырехлопастная (A. quadrilobum Lep.) и Латрейля (A. Latreillei Lap.). Две первые гнездятся в пустых раковинах улиток, а вторые устраивают свои ячейки то в почве, то под камнем.

Кучи камней в старых каменоломнях, так часто посещаемые осмией, гнездящейся в раковинах, доставили мне также два вида антидии, собирающих смолу. В большой коллекции пустых раковин, оставленных под камнем полевой мышью вокруг ее подстилки из сена, часто можно бывает найти раковину, заткнутую грязью, а также и такую, которая заперта смоляной перегородкой. Две пчелы тут работали рядом, одна делала ячейки из глины, другая из смолы. Здесь так много раковин, что жатва может быть двойной и даже тройной, потому что, кроме осмии, здесь поселяются часто обе антидии, собирающие смолу. Итак, приподнимем камни и пороемся в куче раковин. Иногда, сняв и пересмотрев первый слой, мы уже найдем раковину осмии и гораздо реже раковину антидии. Особенно важно при этом терпение. Дело это не из легких. Если в течение полдня мы найдем с дюжину гнезд осмии и 2—3 гнезда антидии, то должны считать себя удовлетворенными.

Раковины, занятые осмией, легко узнать сразу потому, что они заткнуты крышечкой из грязи. Раковины же антидии требуют специального исследования; ничто снаружи не указывает, есть ли в раковине гнездо антидии или нет. Постройка ее занимает дно спирали, а отверстие, вход в раковину, хотя и открыто, но не позволяет взгляду проникнуть в глубину спиральных поворотов. Я рассматриваю раковину против света. Полная прозрачность ее служит доказательством того, что она пуста, и тогда я кладу ее на место для будущих гнезд. Непрозрачность ее во втором повороте указывает на то, что в раковине есть какое-то содержимое. Но какое? Это надо посмотреть. Я проделываю широкое окошко возле середины последнего поворота спирали, и если увижу там смоляную перегородку с вделанными в нее песчинками, то знаю, что обогатился гнездом антидии.

Прежде всех вылупляется антидия семизубчатая. С апреля уже можно видеть ее тяжело летающей по каменоломням в поисках раковин. Современница осмии трехрогой, работы которой начинаются на последней неделе апреля, она часто поселяется в одной с ней куче камней. И прекрасно она делает, принимаясь за работу рано и поселяясь в соседстве с осмией в то время, когда эта работает. Мы увидим, какой ужасной опасности подвергается, вследствие этого соседства ее, позже работающая родственница, антидия воинственная. В громадном большинстве случаев для гнезда выбирается раковина крапчатой улитки (рис. 143), то вполне, то наполовину развитая. Более мелкие раковины дубравной (рис. 86) и дерновой улиток (Helix cespitum, рис. 202) также доставляют ей удобное помещение, и я думаю, что она селилась бы во всякой раковине достаточной вместимости, если бы в моей местности были другие их виды. Это доказывается гнездом антидий, которое мой сын Эмиль прислал мне из Марселя. Гнездо это было устроено в раковине алжирской улитки (Helix algira), самой замечательной из наших наземных улиток по величине и правильности спирали.

На расстоянии трех сантиметров от входа, там, где диаметр спирального канала уже не очень велик, помещалась в ней перегородка, легко доступная взгляду. В раковине крапчатой улитки гнездо устраивается гораздо глубже, так что перегородку его можно видеть, только проделав боковое отверстие; следовательно, положение гнезда зависит от ширины канала. Ячейки для коконов должны быть определенной длины и ширины, которую мать находит, помещая гнездо ближе к отверстию раковины или дальше от него, смотря по форме самой раковины. Если диаметр канала допускает это, то антидия занимает под гнездо последний, самый наружный, оборот спирали, и крышечка гнезда находится тогда совершенно наружи, в отверстии раковины. Это бывает в раковинах взрослых дубравной и дерновой улиток и в молодой раковине крапчатой улитки. Не будем более останавливаться на этой подробности, все значение которой обнаружится позднее.

В какой бы части спирали ни помещалось гнездо, оно всегда заканчивается крышечкой из грубой мозаики, сделанной из маленьких угловатых камешков, скрепленных мастикой, состав которой надо определить. Это материал желтого, как янтарь, цвета, прозрачный, хрупкий, растворяющийся в алкоголе, горящий с пламенем и копотью и издающий при этом сильный запах смолы. Эти признаки указывают, что перепончатокрылое приготовляет свою мастику из капель смолы, выделяемых хвойными деревьями. В соседстве с кучей камней, в которой я нахожу мои раковины, растет в изобилии красный можжевельник. Сосны здесь совсем нет, а кипарис попадается только изредка, возле домов. Кроме того, между растительными остатками, которыми укреплено гнездо, можно видеть сережки и хвою того же можжевельника. Гнездо, присланное мне из Марселя, также содержало в изобилии те же остатки. А потому я смотрю на можжевельник, как на обыкновенного поставщика смолы, не исключающего, однако, сосны, кипариса и других хвойных, на которых пчела может также собирать смолу, когда нет любимого кустарника.

Рис. 202. Раковина дерновой улитки

Камешки на крышечке угловатые и известковые в гнезде из Марселя; круглые и глинистые в большей части сериньянских гнезд. Насекомое не обращает внимания ни на форму, ни на цвет материала для своей мозаики и собирает безразлично все, что попадается достаточно твердого и не особенно крупного. В гнезде из Марселя, посреди камешков, вделана целиком маленькая раковина крошечной улитки-башенки (Pupa cinerea, рис. 203). В одном гнезде, которое я нашел в нашей местности, была вделана раковина полосатой улитки (рис. 87) в самом центре мозаики, образовавшей розетку.

За крышечкой из смолы и песчинок находится завал из не скрепленных ничем обломков, занимающий целый оборот спирали. В марсельском | гнезде завал состоит из известковых камешков, кусочков земли, обломков щепочек, стеблей мха, но больше всего из сережек и хвой можжевельника. В сериньянских гнездах почти те же материалы. Повторим, что эти материалы, составляющие завал, ничем не скреплены, а просто сложены такими, какими их нашло насекомое. Если проломать крышечку и опрокинуть раковину, то завал весь высыпается. Склеивать и соединять цементом его материалы не входит в задачи антидий; может быть, такая затрата мастики ей не по средствам, а может быть, склеенные кусочки позднее представили бы непреодолимое препятствие для выхода молодым насекомым; наконец, может быть, эта куча камешков есть добавочное укрепление, которое устраивается наскоро, как работа второстепенной важности. Антидия устраивает такие завалы в больших раковинах, последний оборот которых, как слишком обширный, оставляется незанятым; она не устраивает их в раковинах средней величины, как раковины дубравной улитки, где крышечка выступает совсем наружу. Гнезд с завалами встречается почти столько же, как и без них.

За крышечкой и завалом помещаются ячейки, отделенные одна от другой перегородками из чистой смолы, без всяких примесей. Число ячеек очень ограничено, обыкновенно их бывает не более двух. Передняя, более обширная, потому что здесь диаметр канала больше, есть жилище самца, который превосходит самку ростом; задняя, менее просторная, содержит самку.

Вторая собирательница смолы, гнездящаяся в раковинах, антидия воинственная, вылупляется в июле и работает в течение сильной августовской жары. Архитектура ее построек ничем не отличается от архитектуры ее весенней родственницы, так что, найдя раковину с гнездом, невозможно решить, какому виду оно принадлежит.

Рис. 203. Раковина улитки-башенки, в естественную величину и увеличен.

Разбить раковину и разломать кокон в феврале — вот единственный способ узнать это. Тогда гнезда антидий осенней заняты бывают личинками, а гнезда весенней—взрослым насекомым. Если же откажешься от этого жестокого способа, то сомнение будет продолжаться до вылупления, так похожи обе постройки.

Я не могу понять, чем руководятся обе антидий, оставляя спереди значительную часть раковины пустой, вместо того, чтобы занять ее всю, как осмия. Может быть, кладка их разбивается на периоды, из двух яиц каждый, и требует каждый раз нового помещения? Может быть, смола, которая собирается в полужидком состоянии, не годится для устройства больших сводов, когда канал превосходит известные границы? Может быть, насекомое не может собрать столько смолы, чтобы устроить многочисленные перегородки, необходимые при занятии обширного последнего поворота? На эти вопросы нет ответа.

Для весенней, семизубчатой, антидий подобное, более чем наполовину пустое жилище не представляет неудобств. Современница и часто соседка осмии, она строит гнездо в одно время с ней, и тогда обе пчелы работают рядом, причем каждая ревниво блюдет свою собственность. Летняя же, воинственная, антидия, вылетающая в июле, стоит в совершенно других условиях. Весной она лежит в гнезде еще в состоянии личинки или, самое большее, куколки в то время, когда осмия строит свое гнездо; а эта очень часто захватывает занятую антидией раковину, именно последний оборот спирали, который антидия оставила пустым, и устраивает в нем, сверху смоляной крышечки, ряд своих ячеек, а потом прикрывает все затычкой из грязи. В общем работа ведется осмией так, как будто бы раковина никем не занята.

С наступлением июля жильцы дома с двумя семействами становятся предметом трагического конфликта. Те, которые находятся внизу, т.е. антидий, достигнув взрослого состояния, разрывают свои коконы, разрушают смоляные перегородки, переходят через завал из камушков и, стараясь выйти на волю, встречают перед собой ячейки осмии, расположенные выше и содержащие личинок или молодых куколок — состояние, которое будет продолжаться до следующей весны. Эти ячейки совершенно заграждают путь, и тогда антидий, уже утомленные работой освобождения из собственного гнезда, оказываются не в силах выйти из своих катакомб. Пленницы проламывают несколько перегородок в гнезде осмии, портят ее коконы, и затем, истомленные напрасными усилиями, погибают перед непроницаемым земляным сооружением. Погибают также и паразиты их: зонит и хризида; первые — поедатели провизии, вторые (Chrysis flammea)—поедатели личинок. Гибель антидий, заживо погребенной под сооружениями осмии, вовсе не редкий случай, который можно бы пройти молчанием, напротив, я нахожу его очень часто.

Два других вида антидии, строящие также из смолы, именно антидия четырехлопастная и Латрейля, не нуждаются в раковинах для устройства своих гнезд. Та и другая очень редко встречаются в моей местности и живут они очень уединенно и скромно. Теплое убежище под большим камнем, покинутый коридор муравейника на пригретом солнцем склоне, пустая норка жука на глубине нескольких дюймов под землей, наконец, просто какое-нибудь углубление в земле, которому пчела придала правильную форму, — вот известные мне помещения для их гнезд. Там строят они группы ячеек, прилегающих одна к другой в форме шара, который, у первой антидии, достигает величины кулака, а у второй — величины маленького яблока.

Сначала не можешь распознать, из чего сделан этот комок. Он буроватый, довольно твердый, слегка смолистый и пахнет смолой. Снаружи вделано в него несколько камешков, комочков земли и головок крупных муравьев. Этот каннибальский трофей не есть доказательство жестоких нравов: пчела не обезглавливает муравьев для того, чтобы украсить их черепами свою хижину. Она собирает вокруг своего гнезда всякие твердые частицы, между прочим, и высохшие головки муравьев, чтобы укрепить ими свою работу. Материал гнезда сначала можно принять за воск, гораздо более грубый, нежели воск шмелей, или же за смолу неизвестного происхождения. При ближайшем знакомстве с этим материалом видишь, что он в изломе прозрачный, способен размягчаться от жары, горит дымным пламенем и растворяется в спирту — одним словом, обладает всеми отличительными признаками смолы. Итак, вот еще два собирателя смолы хвойных деревьев. Возле их гнезд я нахожу сосны, кипарисы, а также красный и обыкновенный можжевельник. Но которое из этих четырех растений поставляет смолу? Ничто не дает мне на это ответа, как ничто не объясняет, каким образом первоначальный янтарный цвет смолы изменился в темно-коричневый.

Если этот пункт ускользает от меня, зато выясняется другой, гораздо более важный: это изобилие смолистых материалов в одном гнезде, в особенности у четырехлопастной антидии, где я насчитал до 12 ячеек. Гнездо стенной халикодомы нисколько не массивнее. Для такого разорительного здания насекомое собирает смолу с мертвой сосны в таком же изобилии, в каком каменщица собирает известь на дороге. Это уже не скупое перегораживание раковины с помощью трех-четырех капель смолы; это постройка всего здания, от фундамента до крыши, от толстых наружных стен до перегородок, разделяющих ячейки. Истраченной мастики хватило бы для разделения перегородками целых сотен раковин. А потому титул смолевщицы, по преимуществу, должен относиться к этому мастеру — строителю из смолы. Того же титула заслуживает и антидия Латрейля, соперничающая со своим коллегой, насколько это позволяет ей ее малый рост. Остальные антидий, разделяющие смоляными перегородками раковины, стоят далеко ниже. Теперь, опираясь на эти факты, пофилософствуем немного.

Вот всеми признанная родовая группа антидий, в которой встречается два цеха, не имеющие между собой ничего общего: строители из ваты и строители из смолы. Я спрашиваю себя, чем, в отношении рабочих инструментов, т.е. органов, отличаются строители ватных гнезд от строителей смоляных гнезд? Антидий изучены с большой подробностью: и под стеклом, и в лупу рассмотрены их крылышки, челюсти, лапки, наконец, все подробности, нужные для разделения их на группы. И если после такого подробного изучения, сделанного известными учеными, не были найдены отличия в их органах, то, значит, отличий этих нет вовсе. Разница в строении не ускользнула бы от наших ученых классификаторов. Итак, по строению органов вся группа однородна, но по строительному искусству она совершенно разнородна. Орудия одни и те же, а работа различна.

Известный энтомолог из Бордо, проф. Перез, которому я изложил, в какое затруднение поставили меня антидий, думает, что он нашел разгадку этой тайны в устройстве их челюстей. Я извлекаю следующий отрывок из его сочинения «Пчелы» («les Abeilles»): «У самок, строящих гнезда из ваты, край верхних челюстей вырезан пятью или шестью зазубринами, которые делают из них инструмент, великолепно приспособленный к тому, чтобы скрести и собирать пушок с кожицы растений. Это род гребня. У самок, строящих из смолы, край верхних челюстей не имеет зазубрин, а просто извилистый; только перед самым кончиком его у некоторых видов хорошо заметна выемка, благодаря которой на вершине челюсти образуется настоящий зубчик, но тупой и несильно выступающий. В общем, челюсть этой группы не что иное, как род ложки, которой очень удобно собирать и скатывать в шарики липкий материал». Не может быть лучшего объяснения двух родов строительного искусства: с одной стороны — скребок, которым счищается пушок с листьев, с другой стороны — ложка, которой черпается смола. Я был бы очень доволен этим объяснением, если бы не полюбопытствовал открыть мои ящики и, в свою очередь, хорошенько рассмотреть насекомых, работающих мастикой, и потом тех, которые строят из ваты. Позвольте мне, учитель, потихоньку сообщить вам то, что я увидел.

Сначала я рассмотрел антидию семизубчатую. Здесь, действительно, настоящая ложка! Сильная челюсть в виде удлиненного треугольника, плоская на верхней стороне, вогнутая снизу и без зазубрин. Действительно, это великолепное орудие для собирания липкой жидкости. Вот насекомое, великолепно одаренное даже для такого ничтожного дела, как собирание двух-трех капелек клея. Затем я рассматриваю живущую в раковинах антидию воинственную и нахожу у нее три зазубрины на челюстях. Но они маленькие и почти не выступают. Предположим, что они не идут в счет, хотя работа этого насекомого совершенно та же, что и у предыдущего. Далее я рассматриваю антидию четырехлопастную. Эта главнейшая из смолевщиц, собирающая комок смолы величиной с кулак, имеет вместо ложки скребок. На широких концах ее челюстей возвышаются по четыре зазубрины, такие острые, такие глубокие, как у самой рьяной собирательницы пуха. Едва ли выдержит с ней сравнение гребневидный инструмент флорентийской антидии, могущественной собирательницы ваты. Со своим зазубренным орудием, напоминающим пилу, четырехлопастная антидия собирает тем не менее массу смолы; и материал приносится не твердый, а липкий, почти жидкий для того, чтобы склеить его с предыдущими запасами и сделать ячейки.

Антидия Латрейля также подтверждает возможность собирать мягкую смолу граблями, так как имеет на челюстях от трех до четырех ясно выраженных зазубрин. Короче, из четырех смолевщиц, а я их только и знаю, одна имеет челюсти, напоминающие ложку; три остальные вооружены гребнями, а именно последними собирается наибольшее количество смолы. Нет, объяснение, которое мне так сначала понравилось, не годится.

Нельзя ли поискать этого объяснения в общем строении насекомого, слишком неопределенном и не поддающемся описанию? Нет, потому что в тех же кучах камней, где работают осмии и обе смолевщицы, гнездящиеся в раковинах, я нахожу изредка другое насекомое, тоже строящее ячейки из смолы, но по строению тела не имеющее ничего общего с родом антидии. Это одинер альпийский, который строит из смолы и камушков изящные гнезда в раковинах молодых улиток. Кто знает род одинера, для того всякое сближение его с родом антидии было бы непростительным заблуждением. Питание личинок, наружность, нравы — все делает из них очень различные, далеко отстоящие одна от другой группы. Антидии кормят своих личинок медовым тестом; одинер — дичью. И что же, тоненький, гибкий альпийский одинер, страстный любитель дичи, обрабатывает смолу так же, как и массивная смолевщица, страстная любительница меда. Он обрабатывает смолу даже лучше, потому что его мозаика из маленьких камушков гораздо изящнее мозаики, приготовляемой пчелой, и нисколько не менее прочна. Концами челюстей, па этот раз не напоминающих ни граблей, ни ложки, а, скорее, длинные щипцы, немного зазубренные на конце, он ловко собирает липкую капельку смолы. Пример этот, я думаю, убедит нас в том, что ни форма инструмента, ни форма тела самого работника не объяснят нам сделанной им работы.

Я иду дальше: напрасно я спрашиваю себя, чем определяется то или другое ремесло у определенного вида насекомых. Осмии делают в гнездах перегородки из грязи или из жеваных листьев; халикодомы строят из цемента, пелопей делают глиняные горшочки, мегашилы устраивают ячейки из обрезков листьев, антидий валяют кошельки из хлопка, смолевщицы склеивают маленькие камушки смолой, ксилокопы и литурги сверлят древесину, антофоры роют землю. Почему явились все эти ремесла и столько других? Как внушены они насекомому? Чем внушено ему именно такое ремесло, а не другое?

Я уже слышу ответ: ремесло определяется организацией. Насекомое, снабженное орудиями, удобными для собирания и валяния хлопка, плохо вооружено для того, чтобы вырезать листья, месить грязь, размягчать смолу. Инструмент определяет соответствующее ремесло. Я согласен, что это объяснение очень просто и всем доступно, а этого и достаточно для тех, кто не имеет вкуса или досуга углубляться в вопрос. Слава некоторых смелых взглядов не имеет другого основания, кроме того, что они легко удовлетворяют наше любопытство; это устраняет необходимость изучения, всегда долгого, а иногда трудного.

Франклин оставил нам одно наставление, очень уместное здесь. «Хороший ремесленник, — говорит он, — должен уметь строгать пилой и пилить стругом». Насекомое слишком хороший работник для того, чтобы не применить на практике совет бостонского мудреца. Деятельность насекомого изобилует примерами, где струг заменяет пилу и наоборот; его искусство восполняет неудовлетворительность инструмента. Не видели ли мы только что, как различные насекомые собирают и обрабатывают смолу, одни ложками, другие граблями, третьи, наконец, клещами? Значит, одно и то же насекомое было бы способно оставить сбор хлопка для резания листа, лист для смолы, смолу для цемента, если бы какое-то предрасположение не удерживало его в пределах его специальности.

Эти несколько строк, не вырвавшиеся из-под рассеянного пера, а зрело обдуманные, заставят иных кричать об ужасном парадоксе. Оставим их говорить это и рассмотрим следующее предположение. Предположим, что мы имеем дело с знаменитым энтомологом, наприм. Латрейлем, прекрасно знающим все подробности организации насекомого, но ничего не знающим о его нравах. Он, как никто, знает мертвое насекомое, но никогда не занимался живым. Это несравненный систематик — и только. Мы просим его рассмотреть первую попавшуюся пчелу и сказать нам, на основании ее органов, каково ее ремесло.

Может ли он сделать это? Кто же решился бы подвергнуть его подобному опыту? Разве личный опыт не убедил нас всех глубоко в том, что изучение одной внешности насекомого не может помочь нам узнать, каково его ремесло. Правда, корзиночки на ножках одних пчел и щетка на брюшке других укажут нам, что насекомые эти собирают мед и цветень; но специальные искусства их останутся абсолютной тайной, несмотря на все исследования через лупу. В нашей промышленности струг — принадлежность столяра, лопаточка — каменщика, ножницы — портного, игла — швеи. Так ли у насекомого? Покажите же нам, пожалуйста, лопатку у насекомого-каменщика, ножницы у вырезающего листья и т.д. и, показав, скажите нам: «Этот вырезает листья, тот сверлит древесину, а тот приготовляет цемент». Одним словом: по орудию работника определите ремесло.

Вы не можете, да и никто не может этого сделать. Пока не вмешается прямое наблюдение, специальность работника остается непроницаемой тайной. Не доказывает ли это, что занятия насекомых, во всем их бесконечном разнообразии, определяются иными причинами, а не наличностью рабочих инструментов? Конечно, каждому из таких специалистов нужны инструменты, но эти инструменты годны почти для всякого дела, как инструменты работника, о котором говорит Франклин. Одни и те же зазубренные челюсти собирают вату, вырезают листья, размягчают смолу, месят грязь, скоблят сухую древесину, гасят известь; одни и те же лапки обрабатывают хлопок, придают форму кружочку из листа и не менее ловки в искусстве делать земляные перегородки, башенки из глины и мозаику из камушков. Где же причина этой тысячи ремесел? При свете фактов я вижу только одну причину: она в идее, господствующей над материей. Инструмент не определяет рода деятельности, не создает ремесленника. В основе лежит цель, намерение, ввиду которого насекомое и действует бессознательно. Оно говорит нам, что функция создает органы, а не органы — функцию; наконец, оно повторяет нам глубокую мысль Виргилия: mens agitat molem.