Невежество инстинкта

Невежество инстинкта

Сфекс только что показал нам, с какой безукоризненной точностью, с каким превосходным искусством он действует, руководясь бессознательным внушением инстинкта; теперь он покажет нам, как он беден изобретательностью, ограничен и даже не логичен среди случайностей, отклоняющих его с его обыкновенного пути. По какому-то странному противоречию, характерному для инстинктивных способностей, с глубоким знанием совмещается не менее глубокое невежество. Для инстинкта нет ничего трудного до тех пор, пока действие не выходит из обычного круга деятельности, отведенного животному; для инстинкта также нет ничего легкого, если действие должно отклониться от обыкновенного пути. Насекомое, которое удивляет и поражает нас своей высокой проницательностью, минуту спустя, перед фактом самым простым, но чуждым его обыкновенной практике, удивляет нас своей тупостью. Сфекс доставит нам примеры этого рода.

Последуем за ним в то время, когда он тащит эфиппигеру в свою норку. Проникнув под камень, где вырыта норка, сфекс находит там примостившегося на стебле травы хищного богомола, который под наружностью святоши скрывает каннибальский нрав (рис. 34). Опасность от этого засевшего в засаде бандита, по-видимому, известна сфексу, потому что он оставляет дичь и храбро бежит к богомолу, чтобы влепить ему несколько горяченьких шлепков и прогнать или, по крайней мере, испугать его и внушить ему к себе почтение. Бандит не двигается, но закрывает свою смертоносную машину—две ужасные пилы на бедрах и голенях передних ног. Тогда сфекс возвращается к своей дичи, запрягается в усики и смело идет под тем стеблем, на котором сидит бандит. По направлению головы видно, что он настороже и своим угрожающим видом держит врага прикованным к месту. Такая смелость награждена по заслугам: дичь ввезена в норку без дальнейших приключений.

Еще словечко о богомоле. Его длинные крылья нежно-зеленого цвета, похожие на большие вуали, его поднятая к небу голова и скрещенные на груди передние ножки дают ему вид богомольца в религиозном экстазе. А между тем это жестокое животное, любящее кровь. Роющие осы хотя и не составляют предмета его особенного предпочтения, но все-таки довольно часто должны принимать его визиты. Усевшись где-нибудь вблизи гнезда, на каком-нибудь низком кустарнике, он ждет, чтобы случай послал ему каких-нибудь прохожих из этих насекомых, доставляющих ему двойную добычу, так как он схватывает разом и охотника и дичь. Терпение его подвергается продолжительному испытанию: перепончатокрылое недоверчиво держится настороже; но наконец какой-нибудь ветреник попадается. Внезапным шумом полураскрытых крыльев, чем-то вроде конвульсивного потягивания, богомол пугает до оцепенения приближающегося, который от страха на минуту останавливается. Сейчас же порывистым движением вытягиваются передние ножки, зазубренная голень пригибается к такому же бедру, и насекомое схвачено зубьями складной пилы. Сомкнув свою жестокую машину, богомол начинает грызть маленькими кусочками схваченного пленника. Таковы восторги религиозных размышлений богомола!

Вернемся к сфексу, с норкой которого надо познакомиться, прежде чем идти дальше. Коридор норки очень коротенький, в один-два дюйма, и не изгибается. Он приводит в обширную комнату овальной формы и единственную. В общем это грубая пещера, вырытая наскоро.

Рис. 34. Богомол, летящий за мухой-сирфидой

Я уже говорил о том, что ловля заранее и оставление дичи на более или менее короткое время на месте охоты обусловливают простоту помещения и не позволяют устроить больше одной комнаты в каждом убежище.

Первый опыт. Сфекс, влачащий свою добычу, находится уже в нескольких дюймах от норки. Не трогая его, я перерезаю ножницами усики эфиппигеры, которые, как уже известно, служат ему вместо вожжей. Оправившись от удивления, которое вызывает в нем внезапное облегчение ноши, перепончатокрылое возвращается к ней и без колебаний схватывает ее за основание усиков, короткие остатки, не перерезанные ножницами. Эти кусочки очень коротки, едва в миллиметр длины, но насекомому нужды нет до этого: оно схватывает их и принимается снова тащить добычу. Очень осторожно, чтобы не ранить сфекса, я отрезаю ножницами и эти два кусочка усиков, как раз у черепа эфиппигеры. Не имея за что схватиться в знакомых ему местах, сфекс схватывает длинное щупальце жертвы и продолжает свою работу передвижения, причем, по-видимому, его нисколько не беспокоит эта перемена в способе упряжки. Я оставляю его в покое. Добыча притащена к жилищу и положена так, что головой обращена ко входу в норку. Тогда перепончатокрылое входит одно в норку для того, чтобы сделать краткий осмотр внутренности ячейки, прежде чем втаскивать запас. Этот прием напоминает, приемы желтокрылого сфекса в подобных же обстоятельствах. Я пользуюсь этим кратким мгновением для того, чтобы схватить добычу, пообрывать у нее все щупальца и положить ее немножко дальше, на шаг расстояния, от норки. Сфекс появляется и прямо идет к дичи, которую он видит с порога своей двери. Он ищет со всех сторон головы жертвы, за что бы схватиться, но ничего не находит. Сделана отчаянная попытка: открыв во всю ширину свои челюсти, сфекс пытается схватить ими эфиппигеру за голову; но челюсти скользят по круглой и гладкой голове. Он много раз повторяет попытку, но без всякого результата. Наконец, убедившись в бесполезности своих усилий, он отступает немного в сторону и, по-видимому, отказывается от добычи. Сфекс обескуражен; задними ножками он разглаживает себе крылышки, а передними, которые сначала берет в рот, промывает глаза. У перепончатокрылых, мне казалось, это всегда служит признаком того, что они отказываются от работы. А между тем нет недостатка в местах, за которые можно было бы схватить эфиппигеру и так же легко потащить, как за усики или за щупальца. Есть шесть ножек и яйцеклад, все органы достаточно тонкие для того, чтобы схватить их целиком и употребить вместо вожжей. Я признаю, что удобнее всего втащить дичь за усики, причем голова входит первая в норку; но если ее тащить за ножку, в особенности за переднюю, то она почти с такой же легкостью войдет в норку, потому что вход широк, а коридор очень короток, его почти нет. Почему же сфекс даже не пробует ни одного раза схватить за одну из шести ножек или за кончик яйцеклада, тогда как он пытался сделать невозможное: схватить челюстями, несравненно меньшими по размеру, громадную голову своей добычи? Может быть, ему не пришла в голову эта мысль? В таком случае попытаемся пробудить ее в нем.

Я подставляю ему в челюсти то ножку, то кончик яйцеклада эфиппигеры. Насекомое упорно отказывается их взять; мои попытки, повторенные несколько раз, не приводят ни к чему. Может быть, мое продолжительное присутствие и необычные обстоятельства спутали его способности? Так предоставим сфекса самому себе возле его добычи, дадим ему время сосредоточиться и изобрести в тиши уединения какое-нибудь средство выйти из затруднения. Итак, я его оставляю и продолжаю свой путь, а два часа спустя возвращаюсь на то же место. Сфекса там уже больше нет, норка открыта, а эфиппигера лежит на том же месте, где я ее положил. Вывод: перепончатокрылое не делало больше попыток, оно ушло, покинув все — жилье и дичь, тогда как для того, чтобы воспользоваться тем и другим, ему стоило только схватить свою добычу за ножку. Таким образом, этот ученик Флуранса, который только что поражал нас своими знаниями, когда сжимал мозг добычи, чтобы вызвать у нее летаргию, оказывается невероятно неспособным для совершения самого простого действия, но выходящего из круга его привычек. Он, умеющий так искусно поражать жалом грудные ганглии, а челюстями головные; он, умеющий делать такое основательное различие между ядовитым уколом, уничтожающим навсегда жизненную деятельность нервов, и сжатием, ведущим за собой только временное оцепенение, он не умеет схватить свою добычу здесь, если ему невозможно взяться за нее там. Для него является непреодолимой трудностью схватить за ножку вместо усика. Ему нужен усик или щупальца. А если бы этих веревочек не было, то его племя погибло бы, не будучи в состоянии преодолеть это ничтожное затруднение.

Второй опыт. Сфекс занят закрыванием входа в норку, в которой уже отложены яйцо и добыча. Повернувшись к норке задом, он отбрасывает передними лапками во вход своего жилья целый поток пыли, которая проходит у него под брюшком и сыплется сзади струйкой такой непрерывной, как струйка жидкости, что происходит от быстроты движений подметальщика. Время от времени сфекс выбирает челюстями более крупные зерна песка, которые могут служить для укрепления пыльной массы, и втыкает их по-одному. Замурованная таким образом входная дверь скоро делается незаметной. Я прихожу в разгар работы. Отстранив сфекса, я старательно очищаю кончиком ножа коротенькую галерею, удаляю строительные материалы и восстанавливаю вполне сообщение ячейки с внешним миром. Потом пинцетом, не разрушая здания, вытаскиваю из ячейки эфиппигеру, положенную туда обычным порядком, с яйцом на груди, — доказательство, что перепончатокрылое заканчивало работу у своей норки для того, чтобы больше не возвращаться туда.

Сделав все это и положив взятую добычу в свою коробочку, я уступаю место сфексу, который все это время оставался настороже совсем близко, пока его жилище подвергалось ограблению. Найдя дверь открытой, он входит к себе и остается там некоторое время. Потом выходит и снова принимается добросовестно заделывать вход в норку, отметая назад пыль и снося песчинки, которые он утрамбовывает с таким усердием, как будто бы делает полезную работу. Вход опять хорошо замурован, и насекомое, бросив на свою работу взгляд удовлетворения, окончательно улетает.

Сфекс должен был знать, что в норке ничего нет, потому что он входил туда и даже долго оставался там; а между тем после того он опять принимается с таким усердием запирать ячейку, как будто бы ничего необыкновенного не произошло. Может быть, он предполагает позднее воспользоваться норкой, вернуться в нее с новой добычей и отложить новое яичко? В таком случае его труд запирания имел бы целью защитить на время отсутствия жилье от нескромных посещений; это было бы мерой осторожности относительно других роющих насекомых, которые могли бы попытаться воспользоваться готовой комнатой; может быть, это было бы также разумной предосторожностью против внутренних повреждений норки?

Ввиду этого я следил после того за норкой более недели, чтобы дать время сфексу вернуться к ней и воспользоваться ею для новой кладки яиц, если таково было его намерение. События не подтвердили этого: норка была в том состоянии, в котором я ее оставил, все также хорошо заткнутая, но без запасов, без яйца, без личинки. Решительное доказательство того, что перепончатокрылое не возвращалось.

Таким образом, ограбленный сфекс входит к себе и осматривает на свободе пустую комнату, а минуту спустя ведет себя гак, как будто бы он не заметил исчезновения объемистой добычи, которая только что загромождала норку. Действительно ли он не заметил отсутствия запасов и яичка? Он, такой проницательный в своих приемах умерщвления дичи, неужели он настолько тупоумен, что не в состоянии понять, что в ячейке нет больше ничего? Я не осмеливаюсь приписать ему столько глупости. Он замечает все это. Но в таком случае, зачем эта другая глупость, заставляющая его закупоривать очень добросовестно пустую ячейку, которую он и позже не собирается снабжать провизией? Труд запирания здесь совершенно бесполезен и в высокой степени бессмыслен. Значит, различные инстинктивные поступки насекомых фатально связаны между собой и два действия их находятся в такой зависимости одно от другого, что совершение первого влечет за собой совершение второго даже тогда, когда вследствие случайных обстоятельств второе сделалось не только ненужным, но иногда даже противоречащим интересам насекомого. Нельзя объяснить этот непоследовательный поступок иначе, как фатальным последствием предшествующих поступков. При обычном порядке сфекс охотится за своей добычей, потом откладывает яичко и запирает норку. Охота кончена, дичь, правда, была мною вынута из ячейки, но это не имеет значения: охота окончена, яичко отложено, а теперь приходит время запирать жилье. Вот это последнее и делает насекомое без всякой задней мысли, совершенно не подозревая бесполезности настоящей работы.

Третий опыт. Все знать или ничего не знать, смотря по тому, действует ли насекомое в обычных или в исключительных условиях, такова антитеза, которую оно нам представляет. Примеры, взятые мною у сфекса, убедят нас в этом положении. Сфекс бело-каемчатый нападает на кобылок (средней величины), различные виды которых распространены в соседстве норки и безразлично платят ему дань, поставляя жертв. По причине изобилия этих саранчовых охота совершается без дальних странствий. Когда норка его, имеющая форму вертикального колодца, готова, сфекс ограничивается тем, что осматривает ближайшие окрестности своего жилья и непременно найдет какую-нибудь кобылку,, пасущуюся на солнышке. Кинуться на нее и уколоть ее жалом—для сфекса дело минуты. После нескольких взмахов крыльями, которые раскрываются карминовым или лазурным веером, после нескольких подергиваний лапками жертва неподвижна. Теперь дело идет о том, чтобы перенести ее в жилье, чго совершается пешком. Для этой трудной операции он употребляет тот же прием, как и его два родича, т.е. волочит дичь между ножками, держа ее челюстями за усики. Если на его пути встретится какая-нибудь травянистая заросль, то он идет подпархивая, перелетая с одного стебля на другой, никогда не выпуская пленника. Подойдя, наконец, на несколько футов к своему жилью, он совершает тот же практический прием, как и лангедокский сфекс, но не придавая ему такого значения, и часто его игнорирует. Дичь покинута на дороге, а перепончатокрылое, хотя никакой видимой опасности не угрожает жилью, поспешно направляется ко входу в колодец, куда он несколько раз опускает голову и куда даже отчасти входит. Потом возвращается к кобылке и, положив ее поближе к месту назначения, в другой раз оставляет ее для того, чтобы вторично посетить колодец, и так далее много раз, все с той же торопливостью.

Эти многократные предварительные визиты сопровождаются иногда неприятными случайностями. Жертва, легкомысленно покинутая на покатой почве, скатывается вниз, и сфекс, по возвращении не находя ее на том месте, где оставил, должен приниматься за поиски, иногда совершенно бесплодные. Если он ее находит, то ему приходится снова приниматься за трудное карабканье, что не мешает ему еще раз оставить добычу на той же самой злополучной покатости.

Наконец, дичь принесена и положена у входа в норку и усики ее свешиваются в дыру. Тогда насекомое поступает точно так же, как действует в подобных случаях желтокрылый сфекс, а также, но в менее поразительных условиях, лангедокский. Оса входит одна, осматривает внутренность, поправляет вход, схватывает кобылку за усики и втаскивает. Пока охотник совершал осмотр своего жилья, я оттолкнул дичь немного дальше и получил результаты, во всем совпадающие с теми, которые доставил мне охотник за сверчками. У обоих сфексов проявляется одно и то же упорство, с которым они спускаются в свои подземелья, прежде чем втащить туда добычу. Вспомним здесь, что желтокрылого сфекса не всегда можно обмануть игрой, состоящей в том, чтобы отодвигать сверчка. В иных местах есть избранные племена этого вида с хорошей головой, которые после нескольких неудач распознают хитрости экспериментатора и умеют разрушить его замыслы. Но этих революционеров, способных к прогрессу, очень небольшое число, а прочие, большинство, толпа, упрямые консерваторы, приверженцы старых обычаев и привычек. Я не знаю, проявляет ли охотник за кобылками больше или меньше хитрости, смотря по местности.

Но вот что более замечательно и к чему я хотел в конце концов прийти. После того как я несколько раз отодвигал от входа в подземелье добычу белокаемчатого сфекса и он каждый раз находил ее и притаскивал ко входу, я снова в отсутствие его овладеваю добычей, но кладу ее в безопасное место, где он уже не в состоянии будет ее найти. Сфекс появляется, долго ищет и, убедившись, что добыча совсем пропала, снова спускается в жилище. Через несколько минут выходит. Для того ли это, чтобы опять приняться за охоту? Ничуть не бывало: сфекс принимается закупоривать норку. И не временным запором, не маленьким плоским камнем, который только скрывает вход в колодец; это окончательное замуравливанье, которое устраивается тщательно из пыли и камушков, сметенных в проход доверху. Белокаемчатый сфекс устраивает на дне своего колодца только одну ячейку и кладет одну штуку дичи. Эта единственная кобылка была принесена и положена у края норки. Если она не была втащена в норку, то не по вине охотника, а по моей.

Насекомое вело работы сообразно неизменным правилам и сообразно неизменным же правилам оно завершает их тем, что закупоривает жилье, хотя оно и пусто. Это точное повторение тех бесполезных работ, которые совершает ограбленный лангедокский сфекс.

Четвертый опыт. Почти невозможно удостовериться, совершает ли подобные же непоследовательности желтокрылый сфекс. Он устраивает на дне одной норки по нескольку ячеек и кладет в каждую по нескольку сверчков. Одна ячейка может быть заперта и пустая, но насекомое может продолжать приходить к той же норке для того, чтобы работать над другими ячейками. Однако я имею основания думать, что этот сфекс подвержен тем же заблуждениям, как и его родичи. Вот на чем основывается мое убеждение. Число сверчков в каждой ячейке по окончании работ обыкновенно бывает четыре. Однако нередко можно найти только трех или даже двух. Мне кажется нормальным число четыре, во-первых, потому, что оно чаще всего встречается, а потом еще потому, что, когда я сам воспитывал его личинок, то всегда одна личинка могла съесть только четырех сверчков, а дальше совсем отказывалась от пищи или едва только начинала пятого. Если личинке для полного развития нужны четыре сверчка, то почему иногда у них бывает запасено только три, а иногда два? Почему эта громадная разница в количестве еды? Это происходит не от разницы в величине насекомых, служащих пищей, потому что все они одного и того же объема; значит, это может быть следствием потери дичи в дороге. Действительно, у подножия склонов, уступы которых заняты сфексами, можно найти раненых сверчков, потерянных вследствие того, что они соскользнули с крутой покатости в то время, как охотник по какой-нибудь причине оставил их на минуту. Эти сверчки становятся добычей муравьев и мух, и, сфексы, которые на них наталкиваются, очень остерегаются подбирать их, потому что они сами ввели бы врагов в свое жилище.

Эти факты, мне кажется, доказывают, что если арифметика желтокрылого сфекса способна точно сосчитать число жертв, которых он должен поймать, то она не в состоянии подняться до того, чтобы проверить тех жертв, которые благополучно доставлены по назначению, как будто бы животное не имеет другого руководителя в своих счетах, кроме неудержимого стремления, влекущего его определенное число раз на поиски за дичью. Когда он совершил обычное число экспедиций, когда он сделал все, что в состоянии, для того, чтобы втащить в жилище добычу, явившуюся результатом этих экспедиций,— его труд окончен и ячейка закрывается, вполне ли она снабжена провизией или нет. Природа одарила его только теми способностями, которых требуют от него в обыкновенных условиях интересы его личинок, и так как этих слепых способностей, которые не меняются под влиянием опыта, достаточно для сохранения расы, то животное и не идет вперед.

Итак, я окончу, как начал. Инстинкт все знает в той неизменной области действий, которая ему предназначена; инстинкт ничего не знает вне этой области. Его участь быть в одно и то же время высочайшим ясновидением знания и удивительной непоследовательностью глупости, смотря по тому, действует ли животное в условиях нормальных или же в условиях случайных.