Лангедокский сфекс

Лангедокский сфекс

Когда химик зрело обдумал план своих изысканий, тогда он, в наиболее удобный момент, смешивает свои реактивы и разводит огонь под ретортой. Он господин времени, места и обстоятельств.

Он выбирает время, уединяется в своей лаборатории, куда никто не придет отвлекать его от занятий; он по своему произволу создает те или иные условия опыта, которые внушает ему размышление; он исследует тайны мертвой природы. Тайны живой природы, не анатомического строения, но явлений жизни, в особенности инстинкта, представляют для наблюдателя условия деликатные и совершенно иной трудности. Здесь не только не можешь располагать своим временем, но, напротив, являешься рабом времени года, дня, часа, даже минуты. Если представляется удобный случай, то надо хватать его на лету, потому что он, может быть, долго не представится в другой раз. А так как он обыкновенно представляется в такой момент, когда меньше всего о нем думаешь, то ничего не бывает готово для того, чтобы выгодно им воспользоваться. Надо наскоро импровизировать свой маленький материал для опытов, комбинировать планы, обдумывать тактику и выдумывать разные хитрости; хорошо еще, если найдет вдохновение придумать все хорошенько, чтобы извлечь побольше пользы из представившегося случая. Да и случай такой представляется только тому, кто его ищет. Надо терпеливо подстерегать его целые долгие дни, то на песчаном откосе, открытом самым жгучим лучам солнца, то в паровой бане тропинки, углубленной в овраг, то на каком-нибудь каменном карнизе, прочность которого не всегда внушает доверие. А если вам удалось устроить свою обсерваторию под каким-нибудь жалким оливковым деревом, которое делает вид, что защищает вас от беспощадных солнечных лучей, то благословите свою судьбу: она обращается с вами, как с баловнем. В особенности держите свои глаза настороже. Место хорошее, и, кто знает, с минуты на минуту может представиться благоприятный случай. Он пришел, правда, немного поздно, но все-таки пришел. Ах, если бы теперь можно было наблюдать, как хочешь, в тиши своего кабинета, в уединении, сосредоточенно, весь отдавшись своему делу, далеко от невежды-прохожего, который остановится, видя вас столь занятым чем-то, в чем он не видит ничего интересного; засыплет вас вопросами, примет вас за открывателя источников с помощью волшебной палочки из орешины или, более серьезное подозрение, посмотрит на вас, как на подозрительную личность, отыскивающую под землей с помощью колдовства кувшины, наполненные монетами! А если вы, на его взгляд, еще сохраняете вид христианина, то он подойдет к вам, станет смотреть на то, на что смотрите вы, и так засмеется, что не оставит никакого сомнения относительно того, какое жалкое мнение составляет он о людях, занятых созерцанием мух. Вы еще будете слишком счастливы, если досадный посетитель уйдет себе, посмеиваясь над вами в бороду и не внося беспорядка в ваши занятия.

Если ваши странные занятия не заинтригуют прохожего, то они, наверное, заинтригуют полевого сторожа, этого несговорчивого представителя закона среди полей. Он давно уже наблюдает за вами. Он так часто видел вас блуждающим там и сям, как страждущая душа, без всякой понятной ему причины. Он так часто заставал вас, когда вы рылись в земле, с тысячью предосторожностей разбивая какую-нибудь неровность на выбитой дороге, и в конце концов у него явились подозрения не в вашу пользу. Вы для него не что иное, как подозрительный бродяга или, по меньшей мере, помешанный. Если с вами коробка для собирания растений, то она в его глазах коробка браконьера, и у него не выбьешь из головы, что вы выкрадываете кроликов в окрестностях, презирая законы об охоте и право собственности. Берегитесь! Как бы ни была велика у вас жажда, не подымайте руку на кисть винограда соседнего виноградника, представитель закона очутится тут как тут, счастливый тем, что может поймать вас с поличным и составить протокол.

Я могу отдать себе справедливость, что я никогда не совершал подобного поступка, а между тем в один прекрасный день, лежа на песке, погруженный в созерцание подробностей хозяйства моих ос, я вдруг слышу голос: «Именем закона, прошу вас следовать за мной!» Это был полевой страж деревни Англь, который напрасно и долго подстерегал случай застать меня на месте преступления и наконец решился насильно арестовать меня.

Надо было объясняться. Бедный малый, по-видимому, не был нисколько убежден. «Да, да,—проговорил он,—никогда вы не заставите меня поверить тому, что вы приходите жариться на солнце только для того, чтобы смотреть, как летают мухи. Знайте, я не теряю вас из вида. И при первом же случае!.. Наконец, довольно!» Он ушел. Я всегда думал, что моя красная орденская ленточка играла большую роль в этом уходе.

Расскажем, однако, другой очень характерный случай. С самого раннего утра я сажусь в засаду на камне, в глубине оврага. Предметом моего утреннего визита служит ангедокский сфекс. Проходит группа из трех сборщиц винограда, отправляющихся на работу. Кидает взгляд в сторону человека, сидящего и, по-видимому, погруженного в размышления. На закате солнца те же работницы проходят обратно с полными корзинами на голове. А человек все там же и сидит на том же камне, устремив глаза в ту же точку. Моя неподвижность, мое продолжительное пребывание в этом пустынном месте должны были сильно поразить их. Когда они проходили мимо, я увидел, что одна из них поднесла палец ко лбу, и услышал, как она прошептала другим: «Бедный идиот! У него тут неладно»—и все три перекрестились.

Она сказала идиот или юродивый, безобидный бедняк, но лишенный разума, и все сотворили крестное знамение, так как для них идиот был человек, отмеченный перстом Божьим. Как!—говорил я себе, вот жестокая насмешка судьбы. Ты с таким усердием изучаешь, что у животного инстинкт и что разум, а у тебя самого нет разума, по мнению этих добрых женщин! Какое унижение!

В этот самый овраг трех сборщиц винограда приглашаю я читателя, если его не испугали мелкие бедствия, которые я ему только что описал. Лангедокский сфекс посещает эти места и устраивает гнезда не обществами, а отдельными, редко рассеянными особями, которые устраиваются' там, куда приведет их случайность охотничьей жизни. Насколько его родич, желтокрылый сфекс, ищет общества себе подобных и оживления работающей компании, настолько этот предпочитает тишину и уединение. Более серьезный по походке, с более размеренными движениями, более видного роста и в более темном костюме, он настоящий мизантроп между сфексами. Это значит, что при наблюдении лангедокского сфекса трудности увеличиваются. С ним нельзя проделывать долго обдуманного опыта, нельзя пытаться возобновить в один и тот же сеанс на другом, третьем экземпляре тот опыт, который не удался на первом. Если вы заранее приготовите материал для опыта, например, если вы держите в запасе дичь, которой хотите заменить добычу сфекса, можно опасаться, даже почти наверное, что не найдете охотника; а когда наконец он явится, ваша дичь уже не годится к употреблению. Все надо импровизировать наскоро, сейчас же,—условия, которые мне не всегда удавалось осуществлять, как я бы того желал.

Будем надеяться, место хорошее. Я уже много раз заставал здесь сфекса отдыхающим на каком-нибудь виноградном листе, открытом действию солнечных лучей. Растянувшись, насекомое наслаждается светом и теплом. Время от времени в нем вспыхивает какое-то безумие наслаждения: он дрожит от удовольствия и концами ножек барабанит по листку, на котором отдыхает, производя стук, похожий на удары дождевых капель. На довольно большом расстоянии можно слышать этот веселый бой. Затем наступает опять неподвижность, за которой скоро опять следует нервное дрожание и битье ножками, как выражение величайшего благополучия. Я знавал таких страстных любителей солнца, которые, наполовину вырыв свою норку, вдруг покидали работу и отправлялись на виноградную ветвь взять ванну солнца и тепла, а потом с сожалением возвращались небрежно окончить норку и кончали тем, что покидали работу, не будучи в состоянии удержаться от искушения-насладиться высочайшими радостями на виноградном листе.

Может быть, это любимое место отдыха есть в то же время обсерватория, с которой перепончатокрылое осматривает окрестности для того, чтобы выбрать себе добычу. Действительно, его исключительную пищу составляют виноградные эфиппигеры, рассеянные там и сям по виноградным лозам (стр. 61, рис. 30). Дичь роскошная, тем более что сфекс ловит исключительно самок, брюшко которых вздуто от массы яичек. Вот сфекс ползет в углублении убитой дороги и, облегчая себе движения крыльями, тащит тяжелую добычу—эфиппигеру, схватив ее за усики, тонкие и длинные, как нити (рис. 32).

Рис. 32. Лангедокский сфекс тащит эфиппигеру в свое гнездо

Высоко подняв голову, он держит ее усики в своих челюстях. Усик, за который он схватился, проходит под ним между ножками, а дичь волочится сзади, опрокинутая на спину. Если почва слишком неровна и мешает такому способу передвижения, то сфекс обхватывает ножками свою объемистую жертву и переносит ее очень короткими перелетами, сменяя их при всяком удобном случае на передвижение ползком. Никогда не увидишь, чтобы он летел с добычей продолжительное время на большие расстояния, как это делают церцерисы, переносящие по воздуху через расстояния больше версты своих долгоносиков, дичь гораздо более легкую, чем огромная эфиппигера. Итак, подавляющая тяжесть добычи вынуждает лангедокского сфекса переносить ее ползком, что сопряжено с медленностью и многими затруднениями.

Та же самая причина, т.е. тяжесть и большой объем добычи, изменяют совершенно обычный порядок работ, которому следуют роющие осы. С этим порядком мы уже знакомы: он состоит в том, что сначала вырывается норка, а потом она снабжается провизией. Когда добыча не превосходит сил охотника, то легкость ее переноса позволяет перепончатокрылому дотащить ее в свое гнездо откуда угодно: поймав добычу, оса возвращается с нею таким быстрым летом, для которого близкое и далекое безразличны. А потому она гнездится там же, где родилась и где жили ее предшественники; там достались ей в наследство глубокие галереи, накопленная работа предшествовавших поколений; поправив их немного, она обращает их /в коридоры для новых комнат, таким образом лучше защищенных, чем те, которые вырываются каждый год на новом месте.

Лангедокский сфекс находится в совершенно противоположных условиях. Его добычу представляет тяжелая эфиппигера, одна составляющая весь запас провизии для одной норки, тогда как другие осы собирают в каждую норку много добычи, в несколько путешествий. Благодаря этому выбор места для норки определяется у нашего сфекса случайностями охоты: сначала добыча, а уже потом жилище. Потому здесь уже нет собраний на одном общем, избранном месте, нет соседства подобных, нет колонии, члены которой взаимным примером поощряют друг друга к работе; здесь, напротив, будут уединенные норки, одинокая работа, без увлечения, хотя все-таки добросовестная.

Когда застаешь сфекса за рытьем, то всегда находишь его одного, то в наполненном пылью углублении, которое осталось от выпавшего из старой стены камня, то под защитой каменного выступа и т.д. Солнце здесь греет во всю мочь: это настоящая баня. Почва здесь из самых легких для рытья, потому что образовалась из старой пыли, мало-помалу осыпавшейся сверху. Челюсти заменяют лопату, лапки заменяют грабли и комната скоро готова. Тогда насекомое улетает медленно, без сильных взмахов крыльями, признак, что оно не предполагает лететь далеко. За ним легко проследить взглядом и можно увидеть, где оно садится на землю; обыкновенно это бывает на расстоянии около 10—15 аршин. Иногда сфекс идет туда пешком. Тогда он поспешно направляется к месту, куда мы будем иметь нескромность последовать за ним, так как наше присутствие его нисколько не стесняет. Явившись в желанное место ползком или на крыльях, насекомое некоторое время чего-то ищет, что заметно по его нерешительному виду, по движениям туда и сюда. Наконец, оно находит или, скорее, опять находит добычу, полупарализованную эфиппигеру, двигающую еще лапками, усиками и яйцекладом. Это— жертва, которую сфекс, конечно, недавно поразил несколькими уколами жала. Сделав операцию, он оставил добычу, так как она являлась помехой при отыскивании места для норки; может быть, он оставил ее там же, где поймал, поместив на видном месте на густую траву для того, чтобы легче отыскать потом. Положившись на свою хорошую память, которая поможет ему прийти сюда опять за добычей, сфекс пустился осматривать ближайшие окрестности с целью выбрать удобное место для норки. Как только норка готова, он вернулся к дичи, отыскал ее без больших затруднений и теперь приготовляется тащить ее в свою квартиру. Он садится верхом на жертву, схватывает челюстями один или оба усика и вот он в пути, тащит и волочит ее силой челюстей и спины.

Иногда переход совершается сразу, но чаще сфекс вдруг оставляет свое бремя и бежит к норке. Может быть, ему приходит в голову, что входная дверь недостаточно велика, чтобы пропустить роскошный кусок; может быть, он вспоминает о каких-нибудь других мелких неисправностях, которые могут помешать втащить дичь. И действительно, он поправляет свою работу: расширяет вход, выравнивает порог, укрепляет свод. Это дело нескольких ударов лапками. Потом возвращается к эфиппигере, которая спокойно лежит на спине в нескольких шагах. Опять начинается перетаскивание. Дорогой сфексу приходит в голову новая мысль, которая сразу поражает его подвижный ум. Он осмотрел дверь, но не видел внутренности жилья. Кто знает, все ли там благополучно. Он бежит туда, оставив добычу опять на дороге. Осмотрена внутренность, сделаны и здесь кое-какие поправки с целью придать стенам окончательное совершенство. Не останавливаясь слишком долго на этих поправках, перепончатокрылое спешит к своей дичи и опять запрягается в усики. Вперед; кончится ли путешествие хоть на этот раз? Я не поручусь за это. Я видел такого сфекса, может быть, более других мнительного, может быть, забывчивого относительно мелких подробностей постройки, который покидал свою добычу пять-шесть раз подряд. Правда, иные идут прямо домой, даже не останавливаясь для отдыха. Скажем еще, что когда сфекс возвращается к жилью для поправок, он не преминет время от времени бросить взгляд на добычу, оставленную на дороге, чтобы удостовериться, что ее никто не трогает.

Вывод, который можно сделать из только что рассказанных фактов, очевиден. Из того, что по окончании жилья сфекс отправляется в краткую экспедицию за добычей уже парализованной, следует заключить, что он сначала совершает свою охоту, а потом уже роет норку, так что место захвата добычи определяет место жилья.

Это изменение метода, состоящее в том, что припасы заготовляются раньше устройства кладовой, я приписываю тому, что добыча сфекса очень тяжела и он не в состоянии далеко переносить ее по воздуху. Это не значит, что сфекс был плохо приспособлен для летания, напротив, у него великолепный полет; но добыча, за которой он охотится, подавляла бы его, если бы у него не было другой точки опоры, кроме крыльев. Ему надо упираться в почву и работать, как извозчик, для чего он обнаруживает удивительную силу. Будучи обременен своей добычей, он всегда ползет или делает только короткие перелеты, даже и в таких условиях, когда перелетом он сократил бы себе время и силы. Я сейчас расскажу один пример этого, почерпнутый мною из самых недавних наблюдений. Внезапно появляется сфекс. Он идет и тащит свою эфиппигеру, которую, по-видимому, только что поймал по соседству. Ему, значит, надо теперь рыть норку. Место здесь очень плохое. Это убитая, твердая, как камень, дорога. А сфексу нужна почва легкая, чтобы поскорее вырыть норку, так как дичь уже готова. Сфекс на моих глазах останавливается под стеной деревенского дома, фасад которого заново оштукатурен и в вышину имеет 3—4 сажени. Инстинкт подсказывает сфексу, что там, в вышине, под черепицами крыши, он найдет убежища, богатые скоплениями пыли. Тогда он оставляет свою дичь перед фасадом и улетает на крышу. Я вижу, как он в течение некоторого времени ищет там и сям наудачу. Найдя удобное место, под изгибом черепицы, он принимается за работу. В десять минут, самое большее в четверть часа, жилье готово. Тогда насекомое опять слетает вниз и быстро находит свою дичь. Теперь вопрос в том, чтобы доставить ее наверх. Полетит ли он с нею, как того требуют обстоятельства? Совсем нет. Сфекс выбирает тяжелую дорогу—он решается карабкаться по вертикальной стене, по поверхности, совершенно выглаженной лопаточкой штукатура и вышиной от трех до четырех саженей. Когда я увидел, что насекомое с добычей, которая волочилась у него между ножек, выбрало эту дорогу, то я подумал, что предприятие окажется ему не по силам, но скоро я должен был успокоиться относительно исхода смелой попытки. Упираясь в маленькие неровности штукатурки, сильное насекомое, несмотря на тяжелую ношу, шло себе по этой вертикальной поверхности такой же уверенной поступью, с такой же быстротой, как по горизонтальной поверхности почвы. Без всяких приключений сфекс достигает крыши и временно кладет добычу на край ее, на выпуклую сторону черепицы. Пока насекомое поправляет норку, добыча, плохо лежавшая, соскальзывает с крыши и падает к подножию стены. Надо начинать снова, и он опять карабкается. Во второй раз сделана та же неосторожность. Добыча опять скатывается с выпуклой черепицы и падает на землю. Со спокойствием, которого не могут нарушить подобные приключения, сфекс в третий раз втаскивает эфиппигеру, карабкаясь на стену. Но в этот раз проявляет больше догадливости и прямо втаскивает ее в норку.

Если в таких условиях насекомое даже не попыталось лететь с добычей, значит, с такой тяжелой ношей оно не может этого сделать. Возможность переносить добычу летом делает из желтокрылого сфекса вид полуобщественный, т.е. вид, который ищет общества себе подобных; тяжелая добыча, с которой нельзя летать, делает лангедокского сфекса уединенным работником, вроде дикаря, не знающего наслаждения обществом себе подобных. Здесь больший или меньший вес дичи определяет основные черты нравов.