Личинка и куколка

Личинка и куколка

Яичко желтокрылого сфекса—белое, продолговатое, цилиндрическое, немного изогнутое, от трех до четырех миллиметров в длину. Оно кладется всегда на одно избранное место, именно поперек груди сверчка, немного к боку, между первой и второй парами ножек. Яички сфексов белокаемчатого и лангедокского занимают то же положение, первое—на груди кобылки, второе—на груди эфиппигеры. Надо полагать, что избранная точка представляет какое-нибудь особенно важное условие для безопасности молодой личинки, потому что я никогда не видел, чтобы это место изменялось. Личинка вылупляется через три-четыре дня. Тончайший покров яйца разрывается, и появляется тщедушный червячок, безногий, прозрачный, как хрусталь, немного суженный, как бы сдавленный спереди, немного вздутый сзади и украшенный с каждой стороны узкой белой полосочкой, общим стволом дыхательных трубочек. Слабое создание занимает то же положение, какое занимало яйцо. Голова его как бы всажена в ту точку, куда была прикреплена передняя часть яйца, а остальная часть тела просто покоится на жертве, не будучи прилеплена к ней. Сквозь прозрачную кожицу внутри червячка заметно движение жидкости, волны которой движутся с математической правильностью и, зарождаясь посреди тела, расходятся одни вперед, другие—назад. Эти волнообразные движения происходят от просвечивающего пищеварительного канала, который питается большими глотками соком из внутренностей жертвы.

Остановимся на минуту на этом зрелище, приковывающем внимание. Добыча лежит неподвижно на спине. В ячейке желтокрылого сфекса это три-четыре сверчка, сложенные в кучу; в ячейке сфекса лангедокского лежит одно, но громадное, сравнительно, насекомое— эфиппигера. Червячок погиб, если его оторвать от того места, из которого он черпает жизнь; если он упадет—для него все погибло, ибо он слаб и лишен способности передвигаться. Пустяка достаточно жертве для того, чтобы освободиться от микроскопического животного, которое сосет ее внутренности, а между тем гигантская добыча позволяет это делать без малейшего вздрагивания. Я хорошо знаю, что она парализована; но такая, как она теперь, она сохраняет еще более или менее свои двигательные и чувствительные способности в областях, не пораженных жалом. Брюшко пульсирует, челюсти открываются и закрываются, брюшные нити колеблются так же, как и усики. Что случилось бы, если бы червячок начал кусать в какой-нибудь еще чувствительной части, вблизи челюстей или даже в брюшко, которое,

как более нежная часть, казалось бы, должно было доставить ему первые глотки. Тогда у жертвы задрожала бы, по крайней мере, кожа и этого было бы достаточно, чтобы слабая личинка сорвалась, упала и погибла.

Но есть часть тела, на которой эта опасность не угрожает, часть, раненная перепончатокрылым, это—грудь. Здесь, и только здесь, на свежей жертве экспериментатор может копаться острием иглы, колоть там и сям, и пациент не проявит ни малейшего знака страдания. И здесь же неизменно откладывается яичко, здесь же начинает сосать молодая личинка свою добычу. Позднее, когда рана увеличится и дойдет до чувствительного места, сверчок, может быть, станет биться в тех пределах, в каких это ему возможно; но это будет слишком поздно: оцепенение его будет слишком велико, да сверх того и враг его войдет в силу. Таким образом объясняется, почему яйцо неизменно кладется в точку, расположенную вблизи места уколов, нанесенных жалом; на груди, но не в середине, где кожа, может быть, слишком толста для новорожденного червячка, а сбоку, у места прикрепления ножки, где кожа гораздо тоньше. Какой благоразумный выбор, какая логика со стороны матери, когда под землей, в полной темноте, она различает на жертве и выбирает единственную подходящую для яичка точку!

Я воспитывал личинок сфекса, давая им одного за другим сверчков, взятых из ячеек, и мог, таким образом, изо дня в день следить за быстрыми успехами моих питомцев. Первый сверчок, тот, на которого снесено яйцо, подвергается нападению так, как я только что описал, в точке, пораженной жалом охотника во второй раз, т.е. между первой и второй парами ножек. Через несколько дней молодая личинка вырыла в груди жертвы углубление, достаточное для того, чтобы до половины погрузиться в него. Тогда нередко можно видеть, как сверчок, укушенный ею в живое место, бесполезно двигает усиками и брюшными нитями, открывает и закрывает попусту челюсти и даже двигает какой-нибудь лапкой. Но враг в безопасности и роется безнаказанно в его внутренностях. Какой ужасный кошмар для парализованного сверчка!

Эта первая порция съедается в промежуток времени от 6 до 7 дней; от нее остается только кожистый остов, все части которого остаются приблизительно на месте. Длина личинки доходит в это время до 12 миллиметров; она вылезает тогда из дыры, которую проделала в груди сверчка, и в это время линяет, так что ее верхняя кожица часто остается в отверстии, через которое личинка вышла. После отдыха, следующего за линькой, начата вторая порция. Теперь личинка нисколько не боится слабых движений сверчка; оцепенение его, увеличиваясь с каждым днем, уничтожает последние попытки к сопротивлению: прошло уже более недели с тех пор, как он был поражен жалом. А потому теперь личинка без всяких предосторожностей нападает обыкновенно прежде всего на брюшко, как на более нежную и более сочную часть тела. Скоро наступает очередь третьего сверчка, потом, наконец, четвертого; последний поедается в каких-нибудь десяток часов. От этих трех последних жертв остаются только сухие кожицы, причем отдельные части расчленены и тщательно высосаны. Если личинке предложена пятая порция, то она или вовсе оставляет ее без внимания, или едва прикасается к ней; но это не из умеренности, а вследствие настоятельной необходимости. Заметим себе, что до сих пор личинка совершенно не выделяла экскрементов и что желудок ее, поглотивший четырех сверчков, вздут до того, что чуть не лопнет, и она теперь думает только о том, чтобы устроить себе жилище.

В общем, пиршество личинки продолжалось от десяти до двенадцати дней без перерыва и длина ее в это время доходит до 25—30 миллиметров, а наибольшая ширина 5—6 мм. Форма тела ее, немного расширенная сзади, постепенно суживается впереди и соответствует обыкновенному типу безногих личинок перепончатокрылых (рис. 27). Сегментов у нее четырнадцать, включая туда голову, очень маленькую и вооруженную слабыми челюстями, казалось бы не способными к той роли, которую они только что сыграли. Из этих четырнадцати сегментов средние снабжены стигматами (дыхальцами). Цвет ее желтовато-белый, усеянный бесчисленными точками белого, как мел, цвета.

Мы только что видели, что личинка начала другого сверчка с живота, как самой мягкой и сочной части. А между тем совсем маленький червячок по выходе из яичка должен откусывать первый кусок от груди, из того места, куда мать прикрепила яйцо. Это место тверже, но здесь безопаснее вследствие глубокой неподвижности, в которую погрузили все туловище три удара стилета. Следовательно, не вкусы личинки, но мотивы безопасности определяют выбор матерью места прикрепления яйца.

По этому поводу, однако, у меня возникает сомнение. Первая порция, т.е. тот сверчок, на которого снесено яичко, может представлять для личинки больше опасностей, чём другие. Прежде всего потому, что в это время личинка еще слишком слаба, а жертва лишь недавно парализована, а следовательно, и более способна проявлять признаки остатков жизни. Значит, эта первая порция должна быть парализована насколько возможно полнее: этой-то жертве и назначены три укола жалом осы. Но другие сверчки, оцепенение которых делается все глубже по

Рис. 27. Личинка желтокрылого сфекса

мере того, как они старются, и за которых личинка принимается, уже сделавшись сильной, нужна ли для них такая же тщательная операция? Не достаточно ли было бы одного-двух уколов, которые действовали бы мало-помало, пока личинка пожирает свою первую порцию? Ядовитая жидкость слишком драгоценна для того, чтобы перепончатокрылое тратило ее без необходимости. По крайней мере, если я присутствовал при трех последовательных уколах одной жертвы, то в другие разы я видел, что делается только два укола. Правда, что и тогда дрожащее брюшко сфекса как будто бы искало удобного места для третьего укола, но этого третьего укола, если только он был сделан, я не видел. Итак, я склонен думать, что жертва, назначенная на первую порцию, всегда получает три укола жалом, но что другие, из экономии, получают их только два. Изучение аммофилы, охотницы за гусеницами, подтвердит позже это подозрение.

Сожрав последнего сверчка, личинка начинает ткать себе кокон и оканчивает эту работу менее чем в двое суток (рис. 28). Отныне ловкая работница может в безопасности, под своим непроницаемым покровом, предаться тому глубокому оцепенению, которое мало-помалу непобедимо охватывает ее; тому безымянному состоянию, которое ни сон, ни бодрствование, ни смерть, ни жизнь и из которого она должна выйти, превратившись в осу, через десять месяцев. Мало таких сложных коконов, как у нее. Действительно, в нем кроме грубого наружного сетчатого плетения есть три отдельные кокона, вдетые один в другой. Рассмотрим подробно эти различные слои ее шелкового здания.

Снаружи кокона находится прозрачная основа, грубая, паутинчатая, которой прежде всего окружает себя личинка. Эта несовершенная сеть, сотканная наскоро, для того чтобы служить поддержкой при дальнейшей постройке, составлена из нитей, сплетенных как попало, которые связывают между собой песчинки, земляные частички и' недоеденные остатки жертвы. Следующий слой, составляющий первый слой собственно кокона, состоит из войлочного покрова светло-рыжего цвета, очень тонкого, очень гибкого и неправильно измятого. Несколько нитей прикрепляют его к предшествующему основанию и к следующей оболочке. Этот первый слой кокона образует цилиндрический мешок, закрытый со всех сторон и слишком большой сравнительно с содержимым, отчего и происходят складки на поверхности.

Дальше следует эластический чехол значительно меньшей величины, чем содержащий его мешок, почти цилиндрический, закругленный на верхнем конце, к которому обращена голова личинки, и оканчивающийся тупым конусом на нижнем конце. Его цвет также светло-рыжий, а

Рис.28. Кокон желтокрылого сфекса

нижний конец более темный. Он довольно плотен, но поддается умеренному давлению, исключая конус, который не поддается давлению пальцев и как будто содержит твердое тело. Открыв этот чехол, видим, что он состоит из двух тесно приложенных друг к другу слоев, которые легко отделить один от другого. Из них наружный слой из шелковистого войлока, во всем похожего на войлок предыдущего слоя; внутренний, т.е. третий, слой кокона есть род лака блестящей темно-фиолетовой обмазки, ломкой, очень нежной на ощупь и, по-видимому, совершенно другого состава, чем все остальные части. Через лупу можно рассмотреть, что этот слой представляет собой однородную обмазку из особенной глазури, происхождение которой, как увидим, довольно оригинально. Что касается до твердости конического, более темного, конца кокона, то она зависит от твердого комочка темно-фиолетового цвета, в котором блестят многочисленные черные частички. Это—высохшая масса экскрементов, которые личинка разом отбрасывает во внутренность кокона. В среднем длина кокона 27 миллиметров, а наибольшая ширина—9.

Вернемся к лиловой глазури, покрывающей внутренность кокона. Я думал сначала, что происхождение ее нужно приписать шелкоотделительным железам личинки, которые, послужив для тканья двойной оболочки и основания кокона, в конце концов и ее отделяют. Для того чтобы убедиться в этом, я вскрывал личинок, которые только что окончили работу тканья и не начинали еще откладывать лак. В это время я не видел в их шелкоотделительных железах никакой лиловой жидкости, но оттенок этот заметен был в пищеварительном канале, набитом кашицей малинового цвета; позднее находишь его в комке экскрементов, отброшенных в нижнем конце кокона. Кроме этих мест, все в личинке белого или бледно-желтого цвета.

От меня была далека мысль, что личинка смазывает свой кокон каловыми остатками; однако я убедился, что это так, и подозреваю, что личинка отрыгивает и прилепляет ртом квинтэссенцию малиновой кашки из желудка, чтобы навести глазурь на обмазку. Только после этой последней работы она отбрасывает в виде одной массы остатки пищеварения, и этим можно объяснить, что личинка поставлена в необходимость помещать экскременты во внутренность своего жилья.

Как бы то ни было, полезность этого лакового слоя несомненна; его полная непроницаемость должна вполне предохранять личинку от сырости, которая, очевидно, проникла бы к ней в то жалкое жилище, которое устраивает ей мать. Действительно, вспомним, что личинка зарыта, на нескольких дюймах глубины, в песчаной и открытой почве. Для того чтобы определить, насколько глазированные таким образом коконы могут противостоять сырости, я держал их погруженными в воду в течение многих дней и не находил после того внутри ни малейшей сырости. Для сравнения с коконом сфекса возьмем кокон бугорчатой церцерис, лежащий под защитой сухого слоя песка на глубине полуаршина и больше. Он имеет форму очень удлиненной груши с маленьким тупым кончиком и состоит из одной оболочки такого тонкого и нежного шелка, что личинка видна насквозь. Искусство личинки и ее матери таким образом взаимно пополняются. В глубоком, хорошо защищенном жилье кокон делается из легкого материала; в жилище, лежащем близко под поверхностью земли, а потому страдающем от непогод, кокон устраивается очень прочно.

Проходит затем 9 месяцев, в течение которых в коконе совершается тайна превращения. Я пропускаю этот промежуток и перехожу прямо от конца сентября к первым числам июля следующего года. Личинка только что сбросила свою изношенную кожицу; куколка, переходный организм, или, лучше сказать, взрослое насекомое в пеленках, ждет неподвижно пробуждения, которое наступит еще месяц спустя. Ножки, усики, растянутые части рта и свернутые крылья имеют вид самого прозрачного хрусталя и вытянуты под грудью и брюшком. Остальная часть тела белого опалового цвета, слегка оттененного желтым. Четыре средних сегмента брюшка имеют с каждой стороны узкое, тупое удлинение. Последний сегмент, оканчивающийся наверху плоским расширением в форме сектора круга, вооружен внизу двумя коническими бугорками, расположенными рядом; все это составляет одиннадцать придатков, расходящихся во все стороны от брюшка. Таково деликатное существо, которое, для того чтобы сделаться сфексом, должно одеться в платье, наполовину черное, наполовину красное, и сбросить с себя этот тоненький, тесно пеленающий его покров.

Мне было интересно день за днем проследить появление и развитие окраски куколки и сделать опыт, может ли солнце, эта богатая палитра, с которой природа черпает свои краски, влиять на развитие окраски. С этой целью я извлекал куколок из коконов и помещал их в стеклянные цилиндрики, из которых одни, содержимые в полной темноте, имитировали для куколок естественные условия и служили мне для сравнения, а другие, будучи подвешены на белой стене, целый день подвергались действию яркого рассеянного света. В этих диаметрально противоположных условиях развитие красок совершалось совершенно одинаково или даже если была какая-нибудь разница, то скорее не в пользу куколок, подвергавшихся действию света. Итак, противно тому, что происходит в растениях, свет не влияет на окраску насекомых, не ускоряет ее развития; и это должно быть так, потому что у видов, наиболее привилегированных в отношении яркости красок, например у бронзовок, златок и жужелиц, чудесные великолепия цвета, казалось бы похищенные у солнечных лучей, в действительности вырабатываются во мраке подземных норок или в глубине дупла столетнего дерева.

Куколке надо 6—7 дней для того, чтобы приобрести окончательную окраску, не принимая в расчет глаза, которые окрашиваются на две недели раньше остального тела. Следует заметить, что это раннее развитие самого деликатного органа, глаза, явление общее всем животным. Отправной точкой в развитии красок остального тела является центральная его часть—среднегрудь, откуда окрашивание постепенно распространяется в центробежном направлении, сначала по остальной части туловища, потом по голове, брюшку и, наконец, по различным придаткам: усикам и ножкам. Лапки и части рта окрашиваются еще позднее, а крылья принимают окраску только по выходе из своих чехлов.

Вот сфекс уже в полном наряде и ему остается только сбросить с себя оболочку куколки. Это очень тоненькая туника, точно прилегающая к малейшим изгибам тела. Перед последним актом превращения сфекс, выйдя совершенно из оцепенения, начинает отчаянно двигаться, как будто для того, чтобы вызвать жизнь в своих членах, бывших так долго в оцепенении. Брюшко поочередно то вытягивается, то сокращается; ножки то расправляются, то сгибаются, потом опять выпрямляются. Животное сгорбливается, упирается на голову и на кончик брюшка; причем нижней частью тела обращено вверх, растягивает несколько раз энергичными толчками сочленение стебелька, прикрепляющего брюшко к груди. Наконец, его усилия увенчиваются успехом и после четверти часа этой грубой гимнастики чехол разрывается у шеи, в местах прикрепления ножек и около брюшного стебелька, одним словом, везде, где подвижность частей допускала достаточно сильные сгибания. От всех этих разрывов покров, который надо снять, превращается в несколько лоскутов неправильной формы, от которых насекомое освобождается постепенно, не сразу. Сбросив отдельные лоскутья с головы, груди и брюха, сфекс отдыхает несколько времени и затем освобождает ножки из их чехлов.

Самое замечательное в операции скидания кожицы—это способ, которым крылья выходят из их чехлов. У куколки они сложены складками в продольном направлении и очень укорочены. Незадолго до их нормального появления их легко можно извлечь из чехлов; но тогда их нельзя растянуть и они все остаются сжатыми. Напротив, при нормальном ходе они понемногу появляются из чехлов и сейчас же принимают, по мере того как становятся свободными, несоразмерно большую величину по сравнению с узким чехлом, из которого

освобождаются. Тогда они наливаются соками, которые вздувают их и растягивают. Когда крылья только что расправлены, то они тяжелы, полны соков и цвета бледно-желтого.

Сбросив с брюшка чехол, который увлекает за собой чехлы с крыльев, сфекс опять впадает в неподвижность, продолжающуюся около трех дней. В это время крылья принимают нормальную окраску, лапки окрашиваются, а части рта, сначала вытянутые, приходят в нужное положение и втягиваются. Проводя двадцать четыре дня в состоянии куколки, насекомое достигает взрослого, окрыленного состояния. Оно открывает кокон, который держал его в плену, прокладывает себе дорогу в песке и появляется в одно прекрасное утро на свет Божий, который ему еще незнаком. Пригреваемый солнцем, сфекс чистит себе усики и крылья, много раз проводит ножками по брюшку, промывает глаза передними лапками, смоченными слюной, как это делают кошки, и, покончив свой туалет, весело улетает: жить ему предстоит два месяца.

Прекрасные сфексы, вылупившиеся на моих глазах, воспитанные в песчаной постельке на дне коробочки от перьев и выкормленные моей рукой порция за порцией; вы, за превращением которых я следил шаг за шагом, просыпаясь по ночам из боязни пропустить момент, когда куколка разрывает свои пеленки или когда крыло выходит из чехла; вы, которые научили меня так многому, а сами ничему не научились, так как без .учителей знаете все, что должны знать; о, мои прекрасные сфексы! улетайте, не боясь моих цилиндриков, коробок и флаконов, к жаркому солнцу, которое так любят цикады; отправляйтесь и берегитесь богомола, который обдумывает вашу погибель, сидя на цветущей головке чертополоха; берегитесь ящерицы, которая подстерегает вас на пригретом солнцем склоне; идите с миром, ройте свои норки, мудро пронзайте ваших сверчков и продолжайте расу для того, чтобы доставить другим то, что вы доставляли мне: редкие моменты счастья в моей жизни.